Она была такая хорошая - Филип Рот

И так далее и тому подобное, но только не вслух, конечно. Сперва она едва сдерживалась, чтобы дослушать рассказ Элли о похождениях Джулиана Сауэрби, но Элли не подошла и к концу рассказа, как Люси стала совсем иначе толковать привязанность Элли к ней. На самом деле Элли просто преклонялась перед Люси. Перед ее мужеством. Чувством собственного достоинства. Перед ее силой. Ведь если посмотреть на это глубже, разве можно истолковать это по-другому? Иначе почему бы красотка Элли Сауэрби со всеми своими платьями, мальчиками и деньгами обратилась за советом и помощью именно к ней — к Люси.

Интересно, что теперь станет делать Элли? Что? Она начала перебирать разные возможности.

— Эй, что это нынче с блондиночкой? — спросил Джулиан. — Кошечка язычок проглотила?

— Нет, что вы…

— Наверное, задумалась о колледже, да, Люси? — сказала миссис Сауэрби.

— Да.

— Чудесная пора, — сказала Айрин Сауэрби, — это будут четыре самых прекрасных года в вашей жизни.

— Вот так и моя ма говорит, миссис Сауэрби, — влез Джой.

— Да, всем вам будет полезно провести четыре года вдали от дома, — продолжала она.

Бедная миссис Сауэрби. Бедная, обманутая женщина. Как это ужасно. Как обидно. Как несправедливо… Так незаслуженно оскорбленная… Люси впервые почувствовала симпатию к матери Элли. Когда она поняла, что миссис Сауэрби страдает, она перестала видеть в ней своего потенциального врага, до нее дошло, что та живет своей жизнью. У нее свои побуждения и причины, и цель ее существования вовсе не в том, чтобы чинить неприятности Люси Нельсон. Ведь Элли призналась, что тогда, в сентябре, решила больше не встречаться с Люси вовсе не по приказу матери. За все месяцы их знакомства она не видела от миссис Сауэрби ничего, кроме добра, — лишь теперь Люси поняла это. Может быть, манеры у нее немного старомодные, и держится она отчужденно — ну и что тут такого? Разве она ей сделала хоть что-нибудь плохое? Боже мой, ведь это вовсе не миссис Сауэрби, а сама Люси была мелочной и подозрительной! Ей должно быть стыдно за свои выдумки. Даже в тот раз, когда она появилась в одном из кашемировых свитеров Элли, миссис Сауэрби рассердило вовсе не то, что Люси якобы завидует нарядам ее дочки, а плохо скрытое высокомерие Элинор — только и всего. Да, она терпеливая, мягкая, отзывчивая — стоит только посмотреть на ее отношение к Рою, не говоря уже о самой Люси. Она одна из всех родственников Роя серьезно выслушивает его идеи и рассуждения, одна выказывает ему непритворное уважение. И кто еще умел держать себя с таким достоинством и самообладанием, как миссис Сауэрби? Пожалуй, никто.

И что она получала в награду? Джулиан Сауэрби вместо того, чтобы относиться с уважением и благодарностью к такой воспитанной и великодушной женщине, чем он ей платил? Да, ей приходится носить специальные эластичные чулки, да, она женщина пожилая и склонна к полноте, да, у нее уже седеют волосы, но разве это причина для того, чтобы обманывать ее, бесчестить и порочить, как делает этот бабник, остряк-самоучка и кривляка. Свинья он после этого. „Блондиночка! Кошечка!“ Ну и тип! Ну и отвратительный, гнусный тип!

Но самое поразительное, что в душе она всегда это знала.

Как же поступит Элли? Расскажет матери? Или дяде Ллойду? А может, прямо поговорит с отцом, чтобы мать так никогда ничего и не узнала? Да, пойти к нему, и если он пообещает порвать с этими женщинами и никогда больше не… А может, сперва надо выяснить, кто она такая, и пойти к ней. Прямо прийти и сказать, что она должна немедленно расстаться с ее отцом под страхом разоблачения или даже заключения в тюрьму, если обнаружится (а это вполне вероятно), что она продажная женщина, которая имеет дело с мужчинами вроде Джулиана Сауэрби. А может, Элли имеет смысл скрывать свою тайну, выждать момент, подстеречь очередной телефонный звонок, а потом неожиданно поднять параллельную трубку и, вместо того чтобы сидеть сложа руки и покрывать предательство отца, раз и навсегда положить этому конец: „Говорит Элинор Сауэрби. Я дочь Джулиана Сауэрби. Прошу вас назвать ваше имя…“

Внезапный холодный порыв ветра — впервые за много месяцев — налетел на сад Сауэрби.

— Ух ты, — передернулся Джой и выпрямился. — Осень. Самая настоящая осень.

— Ну что ж, проводим принцессу домой, — сказал Джулиан. Он встал, потянулся, и огонек сигары закачался над его головой, словно сигнал.

— Хорошая идея, — отозвался Джой.

Мальчики сказали миссис Сауэрби, что они вдвоем справятся с посудой — прислугу отпустили на вечер. Они ни за что не хотели разрешить ей хозяйничать и в конце концов прогнали в дом.

Мистер Сауэрби стал складывать стулья, а Рой собирал столовое серебро, насвистывая „Осенние листья“. Составляя тарелки, Джой говорил: „Ты только представь, Рой, старина, уже завтра в это же время…“

Вдруг возле Люси оказалась Элли и зашептала ей на ухо.

— Что? — переспросила Люси.

— Забудь все это.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что вообще не вспоминай!

— Но… разве это не правда?

— Эй, девоньки, — позвал Джулиан, подделываясь под простонародный говор: — Пора бы уж в дом — хватит, нахихикались.

Они побежали через лужайку к дому. Элли вздрогнула, набросила платок на голову и устремилась в открытую дверь.

Люси громко прошипела вдогонку:

— Элли! Что ты думаешь делать?

Элли остановилась.

— Я… я…

— Ну?

— Да просто уеду в Северо-западный.

— Но, — Люси взяла ее за руку, — как же твоя мама?

Как раз в этот момент их догнали мальчики:

„Дорогу! Поберегись! Осторожно, дамы!“ — больше она уже ничего не могла сказать: их могли услышать. А потом Джулиан Сауэрби подхватил их под руки и, смеясь, потащил в дом.

На другой день Джой укатил в Алабаму, а Элли лихорадочно занялась сборами, беготней по магазинам и почти не расставалась с матерью, которая, похоже, все еще не знала, что творится у нее за спиной. Несколько раз не больше чем на минуту они оставались вдвоем, но Люси не успевала и рта раскрыть, как Элли уже говорила: „Тсс, потом“, или: „Люси, я не хочу вспоминать об этом, правда“, и, наконец: „Послушай, я просто ошиблась“.

— Ты ошиблась?

— Да, я неправильно поняла. Конечно.

— Но…

— Пожалуйста, дай мне спокойно уехать в колледж!

И когда пришло время расставаться, казалось, что они вовсе и не были никакими подругами. Элли вместе с родителями уехала в Эвастоун во второй уикенд сентября, а в понедельник, в тот самый день, который Люси обвела пятью черными кругами, они с Роем в набитом чемоданами „Гудзоне“ отправились в Форт Кин: занятия были на носу.

В середине ноября за одну только неделю она дважды падала в обморок — первый раз в телефонной будке в „Студенческой кофейне“, а на другой день — когда встала, чтобы выйти из аудитории после занятий по английскому. В университетской клинике — бывшей казарме, перестроенной после войны, — Люси сказала доктору, что у нее скорее всего малокровие. Сколько себя помнит, она всегда была бледная, а кончики пальцев — что на руках, что на ногах — в сильный мороз в одну секунду превращаются в ледышки.

После осмотра Люси оделась и села на стул, придвинутый доктором. „Нет, дело тут не в кровообращении“, — сказал он и, отвернувшись к окну, поинтересовался, не было ли у нее задержек. Сначала Люси сказала — нет, потом — да, и тут же подхватила пальто и учебники и выскочила из кабинета. В тесном коридоре у нее опять закружилась голова, но это продолжалось всего минуту.

Едва она прикрыла дверцу телефонной будки в „Кофейне“, как вспомнила, что Рой еще на занятиях. К телефону подошла квартирная хозяйка миссис Блоджет, и Люси молча повесила трубку. Она подумала было набрать номер училища и попросить, чтобы его позвали, — но что она ему скажет?

И тут, когда первый приступ сменился полной растерянностью, ею овладела странная мысль — а может быть, Рой здесь вообще ни при чем? Она поймала себя на том, что рассуждает, как ребенок, который совсем не знает жизни и думает, будто женщина может забеременеть сама по себе. Стоит ей только захотеть.

Вернувшись к себе в комнату, Люси посмотрела на календарик со смехотворными пометками. Только в прошлую субботу, когда Рой привез ее из кино, она жирно обвела черным карандашом День Благодарения… Внезапно Люси почувствовала дурноту, ринулась в уборную и долго стояла там с раскрытым ртом, но смогла выдавить из себя лишь несколько коричневых капель. Ощущение тошноты не прошло.

Вечером, когда дежурная постучала в комнату и сказала, что звонит Рой, она не отозвалась.

На другое утро, в восемь, когда остальные студентки спешили кто завтракать, кто на занятия, Люси прибежала в клинику. Ей пришлось долго ждать на скамье в коридоре: доктор появился только в десять.