И девять ждут тебя карет - Мэри Стюарт

— Очень. Понимаете, что это означает? Людей послали на поиски сразу же после того, как мы с Филиппом вернулись домой. Значит, во-первых, тот человек знал, что случилось, а во-вторых, он вовсе не сбежал. Должно быть, притаился где-нибудь поблизости и дожидался, пока мы с Филиппом уйдем, а потом быстро спустился, чтобы убрать улику. — Я посмотрела на Блейка. — Страшно подумать, что он сидел за деревом и наблюдал за нами.

— Да, не очень-то приятно. Более того, он просто дурак. Всякое возможно, и если бы он поступил как порядочный человек, прибежал к вам, извинился и проводил домой, у него были бы шансы отделаться выговором. Наверное, он потерял голову и у него не хватило смелости. Во всяком случае, я надеюсь, его поймают. Что предпринимает де Вальми по этому поводу?

— О, он пытается выяснить, но не думаю, что ему удастся узнать что-нибудь новое. Пока что все только доказывают свое алиби, но я могу поверить только в невиновность самого де Вальми и его лакея-англичанина.

— Ведь его сын тоже был в Вальми? — спросил Блейк.

Он сказал это как бы между прочим, но я почувствовала, как кровь прилила у меня к лицу. Ненавидя себя за то, что не умею скрывать своих чувств, я отвернулась от Блейка и уставилась через стеклянную перегородку на площадь, где уже царил вечерний полумрак. Если я буду краснеть каждый раз при упоминании имени Рауля де Вальми, то ненадолго буду избавлена от насмешливого взгляда Князя Тьмы. Вряд ли можно ожидать, чтобы он сочувственно отнесся к подобной глупости. Глядя на пурпурно-багровый огонь газового рожка над цветочным киоском, я сказала безразличным тоном:

— Да, он был в Вальми. Уехал на следующее утро. Но трудно себе представить... — Помимо воли, мой голос прозвучал запальчиво: — Это, конечно, не он!

— Вот как? Железное алиби?

— Не в этом дело! Просто он не мог! — Логика с трудом пробилась сквозь поток эмоций. — Черт возьми, у него не было никаких причин шнырять вокруг да около и выковыривать пули из деревьев!

— Конечно нет.

— А как ловушки для долгоносиков? — спросила я слишком быстро.

Я попала в точку. Блейк был неспособен понять, что его просто отвлекают, внезапно задавая вопрос, которым он интересовался больше всего. Через минуту мы оживленно беседовали на эту тему. Я слушала его и что-то говорила — надеюсь, не очень невпопад, — но думала о бале, который должен был состояться в Вальми. Приедет ли Рауль? Приедет или нет?

Меня вывел из состояния задумчивости прозаический вопрос Блейка: на каком автобусе я собираюсь возвращаться в Вальми.

— Потому что, — объяснил он, — автобус отправляется через двенадцать минут, а следующий — только через два часа.

— О господи! Да, конечно, — сказала я. — Сейчас иду. А вы поедете тем же автобусом?

— Нет. Мой отправляется раньше вашего. Я смываюсь на субботу повидаться с друзьями в Аннеси. — Улыбнувшись мне, он подозвал официанта. — Забудьте, что видели меня здесь, ладно? Конечно, это что-то вроде прогула, но я не мог устоять. Несколько приятелей приехали на неделю в Аннеси и зовут меня подняться вместе с ними в горы.

— Ни за что не выдам вас, — пообещала я.

Тут подошел официант, и мистер Блейк стал биться над поданным счетом. Я наблюдала все стадии этой борьбы: сначала ему надо было понять, что говорит официант, в уме перевести сумму в английские деньги, разделить на десять, чтобы рассчитать чаевые, остановившись для простоты на ближайшей круглой сумме; потом медленно и с трудом он отсчитал деньги и наконец подал кучу бумажек. Видно было, что он полагал, будто заплатил слишком много.

Наконец все было позади. Встретив мой взгляд, Блейк засмеялся, немного покраснев:

— Я еще могу сосчитать мелочь, но когда доходит дело до чего-нибудь большего, свыше девяноста, все пропало.

— А я думаю, что вы сделали громадный успех. Еще через месяц вы будете считать и говорить не хуже туземцев. — Я встала. — Большое спасибо за кофе. А теперь вам лучше бросить меня, если хотите успеть на свой автобус.

— Вы правы. Боюсь, мне надо бежать. — Он никак не мог решиться уйти. Было... страшно приятно встретить вас... Не могли бы мы... я хочу сказать, когда у вас будет следующий свободный день?

— Вообще-то не знаю, — сказала я довольно фальшивым голосом. Потом мне стало стыдно. — Но я часто бываю в Тононе по пятницам, обычно к вечеру и... Господи, посмотрите, это, наверное, ваш автобус. Шофер как раз входит! Бегите! Этот сверток ваш? А этот? До свидания! Счастливо!

Кое-как он сгреб с пола свои пакеты и свертки, прошел с трудом между столиками, подхватив сползающий рюкзак, грозивший вот-вот свалиться, выскочил в дверь, которую я придержала, чтобы он мог выйти, помахал мне рукой и пустился бегом. Он подбежал к автобусу как раз в тот момент, когда дверь водителя захлопнулась и мотор заурчал. Чудом удерживаясь на узких ступенях, он ухитрился повернуться и еще раз весело помахать мне, когда автобус уже тронулся.

Немного задохнувшись от поспешности, с которой мы оба сорвались с места, я быстро повернулась, чтобы перейти на ту сторону улицы, где стоял мой автобус. Но не успела я ступить на проезжую часть, как рядом остановилась длинная машина, мягко шлепая мокрыми шинами. «Кадиллак». Стыдно признаться, но у меня сильнее забилось сердце.

Дверь открылась. Голос Рауля произнес:

— Нам по дороге?

Он был в машине один. Не говоря ни слова, я села рядом с ним — и машина двинулась. Она обогнула угол площади, где все еще рядом с фонарем стоял автобус на Субиру, и повернула на обсаженную деревьями аллею, которая вела на юг.

Странно, что я до сих пор не заметила, какой стоял чудесный вечер. Горящие над голыми деревьями фонари были похожи на спелые апельсины. Они уходили вдаль и словно тонули в собственных отражениях на мокром асфальте. «Свисает свежий апельсин — светильник золотой...» — припомнила я чью-то строку. И на тротуаре тоже были апельсины, только настоящие, кучи апельсинов, рядом с роскошной россыпью золотистых, зеленых и алых перцев. Винная лавка сквозь открытую дверь сверкала, как пещера Аладдина; на полках от пола до самого потолка стояли бутылки с рубиновыми, янтарными, пурпурными винами — соком, извлеченным за целое столетие из напоенных солнцем гроздьев. Из расположенного рядом ярко освещенного кафе доносились громкие голоса спорщиков и запах свежеиспеченного хлеба.

Последняя уличная лампа осталась позади, словно зашел за горизонт второй золотистый лунный диск. Исчез последний дом, и мы мчались среди бесконечных, неперегороженных полей. На западе небо еще слабо светилось под грядой дождевых облаков, и на его фоне окаймлявшие дорогу стволы и ветви казались темными и мрачными силуэтами. Листья вечнозеленых деревьев разрезали свет вечернего неба на полосы, словно ножи, ветви ивы струились на ветру, как женские кудри. Впереди дорога шла на подъем, блестя чешуйчатым рыбьим серебром под тополями. «Синий час, прекрасный час...»

Потом нас окружили холмы, и стало темно.

Рауль вел машину на большой скорости и молчал.

Наконец я сказала немного смущенно:

— Вы очень быстро вернулись. Не поехали в Бельвинь?

— Нет, у меня были дела в Париже.

Интересно, какую рыбку он там ловил в мутной воде? (По не совсем подходящему к данному случаю выражению миссис Седдон.)

— Хорошо провели время?

— Да, — сказал он, но таким рассеянным тоном, что я не решилась продолжать разговор. Я откинулась на сиденье, испытывая удовольствие при мысли, что еду домой.

Некоторое время, погруженная в неясные мечты, я не замечала, как он ведет машину. Рауль всегда ездил быстро, и мягкость, с которой огромная машина мчалась в темноте по извилистой долине, говорила о том, как хорошо он знает дорогу; но сегодня что-то было не так...

Я искоса взглянула на его лицо, повернутое ко мне в профиль. Мы только что свернули на узкий мост, находящийся под прямым углом к шоссе, промчались по нему и снова выехали на дорогу. Это еще нельзя было назвать действительно опасной ездой: в темноте он по свету фар узнал бы о приближении встречной машины, но все же Рауль ехал так рискованно, что у меня засосало под ложечкой при мысли, что он, может быть, выпил. Но когда яркий свет наших фар отразился от стены белых скал, возвышавшихся перед нами, в машине стало светло и я увидела лицо Рауля. Он был совершенно трезв, но явно чем-то расстроен, хмуро смотрел на дорогу, щурясь на пролетающую темноту, забыв о моем присутствии. Наверное, у него просто плохое настроение и он вымещает злость на своем автомобиле.

— Что вы делали внизу, в Тононе? — Вопрос был совершенно безобиден, но задан таким резким тоном, столь внезапно после долгого молчания, что звучал как обвинение.

Я вздрогнула и не сразу нашлась.

— Что? О, у меня был свободный вечер.

— А что вы обычно делаете, когда у вас свободный вечер?