Простые смертные - Дэвид Митчелл

Пусть она останется после того, как хор строем удалится. Пусть повернется к молодому человеку, сидящему через проход, и шепнет: «Разве не было это дыханием Рая?» Пусть мы с ней обсудим симфонические интерлюдии к «Питеру Граймсу» и «9 симфонию» Брукнера[37]. Пусть мы избежим разговоров о ее семейных проблемах, пока будем пить кофе в «County Hotel». Пусть кофе превратится в форель и красное вино, и к черту мою последнюю кружку пива в Михайловом триместре[38] с ребятами из «Берид Бишоп». Пусть мы с ней поднимемся по застеленной ковром лестнице в уютную квартирку, где мы с матерью Фицсиммонса резвились в течение всей «недели первокурсников». Ф-фу! Мой Кракен[39], кажется, пробудился в трусах. Все-таки я – молодой мужчина двадцати одного года от роду, и уже минимум десять дней прошло с тех пор, как я в последний раз ложился в постель с женщиной, так чего же вы от меня хотите? Только меня вряд ли удовлетворит всего лишь наблюдение за красивой женщиной. Ого! Ну-ну-ну! Похоже, и она исподтишка за мной наблюдает. Я сделал вид, что рассматриваю «Поклонение волхвов» Рубенса, висевшее над алтарем, и стал ждать, когда она сделает первый шаг.

Хористы удалились, но женщина осталась сидеть. Какой-то турист нацелился было увесистой камерой на картину Рубенса, но гоблин-охранник тут же рявкнул: «Со вспышкой нельзя!» Пространство перед алтарем постепенно опустело, и гоблин вернулся в свою будку возле органа. Текли бесконечно долгие минуты. Мой «Ролекс» показывал уже половину четвертого, а мне еще надо было довести до ума эссе о внешней политике Рональда Рейгана. Но эта волшебная богиня сидела в шести футах от меня и явно ждала, что первый шаг сделаю все-таки я.

– У меня всегда такое ощущение, – сказал я, обращаясь к ней, – что наблюдение над тем, сколько крови, пота и слез тратят хористы, отделывая ту или иную вещь, способно только углубить тайну музыки, а отнюдь не приуменьшить ее. Вы не находите, что в этом есть некий смысл?

– Пожалуй, да – для студента последнего курса, – с улыбкой сказала она.

Ах ты кокетка!

– А вы аспирантка? Или, может, преподаватель?

Она опять улыбнулась призрачной улыбкой:

– Разве я так академично одета?

– Конечно, нет! – горячо возразил я. В ее тихом голосе мне чудилась некая французская округлость звуков. – Хотя, по-моему, мучить студентов вы умеете не хуже самых маститых академиков.

Сделав вид, что не заметила намека, она сказала:

– Я просто чувствую себя здесь как дома.

– Я тоже. Почти. Вообще-то я учусь в Хамбер-колледже, это всего несколько минут отсюда пешком. Третьекурсники в основном живут не в кампусе, но я стараюсь почти каждый день сюда забежать и послушать хор, нам это разрешают.

Она насмешливо глянула на меня: Кто-то старается не терять времени даром, верно?

Я выразительно пожал плечами: Завтра я вполне могу и под автобус попасть.

– И что же, учеба в Кембридже вполне соответствовала вашим ожиданиям?

– Если вы как следует не воспользуетесь Кембриджем, значит, вы и не заслуживали того, чтобы здесь учиться. Эразм, Петр Великий и лорд Байрон – все они жили в том же кампусе, что и я. Это исторический факт. – Черт возьми, но я люблю действовать! – Я часто думаю о них, лежа в кровати и глядя на тот же потолок, каким он был и в их времена. Вот что такое для меня Кембридж. – Это был не раз испытанный на практике способ познакомиться с женщиной. – Меня, между прочим, зовут Хьюго. Хьюго Лэм.

Инстинкт подсказывал мне, что не стоит и пытаться пожать ей руку.

В ответ она одними губами произнесла:

– Иммакюле Константен[40].

Господи! Ну и имечко! Ручная граната из семи слогов.

– Вы француженка?

– На самом деле я родилась в Цюрихе.

– Я обожаю Швейцарию. И каждый год езжу кататься на лыжах в Ла-Фонтейн-Сент-Аньес: там у одного моего друга есть шале. Вы знаете это место?

– Когда-то знала. – Она положила на колено руку в замшевой перчатке и спросила: – На чем вы специализируетесь, Хьюго Лэм? На политике?

Ничего себе!

– Как вы догадались?

– Расскажите мне, что такое власть, как вы ее себе представляете.

Мне и впрямь показалось, что Кембридж я уже окончил.

– Вы хотите обсудить со мной проблему власти? Прямо здесь и сейчас?

Она слегка качнула аккуратной головкой.

– Не существует иного времени, кроме настоящего.

– Ну, хорошо. – Но только потому, что она действительно высокий класс. – Власть – это способность заставить человека или людей делать то, что в ином случае он или они делать не пожелали бы, или же это способность удержать людей от того, что они в ином случае непременно стали бы делать.

Лицо Иммакюле Константен осталось абсолютно непроницаемым.

– И каким же образом?

– С помощью принуждения и поощрения. Кнута и пряника, хотя порой не сразу и разберешься, что это два конца одной палки. Принуждение основано на боязни насилия или страданий. «Подчинись, не то пожалеешь». Датчане еще в Х веке с помощью этого лозунга успешно взимали дань; на этом лозунге держалась сплоченность стран Варшавского договора; да и на спортивной площадке хулиганы правят с помощью того же принципа. На этой же основе покоятся Закон и Порядок. Именно поэтому у нас на выборах порой с блеском проходят преступники; именно поэтому даже самые демократические государства стремятся монополизировать силу. – Пока я вещал, Иммакюле Константен внимательно следила за моим лицом. Меня это и возбуждало, и отвлекало. – Поощрение работает в основном за счет обещаний: «Подчинитесь и почувствуете выгоду». Подобная динамика работает, скажем, при размещении военных баз НАТО на территориях государств, не являющихся членами этой организации, при дрессировке служебных собак и при необходимости на всю жизнь примириться с дерьмовой работой. Ну что, правильно я рассуждаю?

Охранник-гоблин у себя в будке оглушительно чихнул, и по всей капелле раскатилось гулкое эхо.

– Вы всего лишь царапаете по поверхности, – пожала плечами Иммакюле Константен.

Я уже весь пылал от вожделения и несколько раздраженно предложил:

– Ну, так царапните поглубже.

Она аккуратно сняла с замшевой перчатки какую-то пушинку и сказала, словно обращаясь к собственной руке:

– Власть есть нечто либо утраченное, либо завоеванное, но ее невозможно ни создать, ни уничтожить. Власть – это просто гость в руках тех, кому она дает силу, но отнюдь не их собственность. Безумцы жадно стремятся к власти, но к ней стремятся и многие святые, но лишь поистине мудрых тревожат ее долговечные побочные эффекты. Власть – это наилучший кристаллический кокаин для человеческого эго и гальванический элемент для человеческой души. Власть приходит и уходит, перемещаясь от одного к другому, проходя через войны, браки, урны для голосования, диктатуры и случайные рождения – все это составляет суть истории. Наделенные властью способны вершить правосудие, переделывать землю, превращать цветущие государства в выжженные поля сражений, ровнять с землей небоскребы, но сама по себе власть аморальна. – Теперь Иммакюле Константен смотрела прямо на меня. – Власть заметит вас. Ибо власть в данный момент за вами пристально наблюдает. Продолжайте и дальше в том же духе, и власть вас облагодетельствует. Но власть и посмеется над вами, причем безжалостно посмеется, когда вы будете умирать в частной клинике всего через несколько незаметно пролетевших десятилетий. Власть высмеивает всех своих прославленных фаворитов, стоит им оказаться на смертном одре. «И венценосный Цезарь, коль время умирать, заткнуть бы должен анус, чтобы сильно не вонять». И мысль об этом вызывает у меня особое отвращение. А у вас, Хьюго Лэм, она отвращения не вызывает?

Мелодичный голос Иммакюле Константен убаюкивал, точно шелест ночного дождя.

У тишины в часовне Королевского колледжа на сей счет явно имелось собственное мнение. А я, немного помолчав, сказал:

– А чего же вы, собственно, хотите? В договор жизни со смертью заранее включен этот пункт – человеческая смертность. Всем нам когда-нибудь придется умереть. Но пока ты жив, властвовать другими, черт возьми, куда приятней, чем находиться в их власти.

– То, что рождено на свет, должно когда-нибудь умереть. Так ведь говорится в договоре жизни и смерти, да? Но я здесь, однако, для того, чтобы сказать вам: в редких случаях этот «железный» пункт договора может быть… переписан.

Я посмотрел прямо в ее спокойное и серьезное лицо.

– Какую невероятную чушь мы с вами тут обсуждаем, а? Вы это о чем? О занятиях фитнесом? О вегетарианских диетах? О пересадке органов?

– О той форме власти, которая позволяет постоянно отсрочивать смерть.

Да, эта мисс Константен, конечно, классная, но если она ушиблена сайентологией или криогенетикой, то ей придется понять, что меня подобной чушью не проймешь.