Петька из вдовьего дома - Пётр Заломов

Из вдовьего дома в училище ходило несколько человек, так что недостатка в попутчиках у Петьки не было. Иногда набиралась компания до десяти человек, и идти было весело. Правда, нередко веселье это неожиданно омрачалось, из-за чего Петька подолгу мучился угрызениями совести. Так, на одном из близких перекрестков ребята обычно нагоняли мальчугана в блестящих башмаках и белых чулках — ученика частного пансиона. С первого же раза Федька Колодов за что-то его невзлюбил и плюнул ему в спину. Его примеру последовали и другие. В ответ на это мальчуган обернулся, спросил как-то особенно серьезно:

— Чиво плюваешься?

Это-то «плюваешься», так всех рассмешившее, и определило участь бедняги, надолго ставшего с тех пор мишенью для плевков. Малыши жалели мальчугана, но их защита только подзадоривала больших шалунов.

По дороге домой более обеспеченные ученики заходили иногда в кондитерскую Розанова, где покупали обломки и крошки от печенья и пирожного по пять копеек за полфунта. Купить фунт никто из мальчишек не был в состоянии, а нередко складывались и на полфунта. Иногда среди крошек попадало смятое пирожное, а то и два.

Как-то Петька получил немного крошек от Павла Коровина. Это был веселый и остроумный мальчик, но очень тщедушный, хромой и вдобавок ко всему заика. Все любили его за ум и беззлобный характер, и никто его не обижал. Только один раз Николай Петрович поднял на него руку. Павел не успел попасть вовремя в класс после звонка, и свирепый учитель, догнав его в коридоре, схватил за шиворот, швырнул вперед. Коровин не удержался на ногах, упал, еле поднялся и весь в слезах вошел в класс.

Павел был единственным сыном вдовы и жил тоже во вдовьем доме. Мать его была хотя и ворчливая, но в общем добродушная женщина, и Петька частенько заходил в номер к Коровиным. Начитавшись рассказов про индейцев, приятели нередко учились метать лассо[87], свитое из веревки, мечтали о путешествиях. Если одному из них удавалось достать интересную книгу, он давал непременно прочесть ее и товарищу.

Познакомившись с легкой руки Павлушки со вкусом пирожного, Петька поставил задачу купить полфунта крошек и начал копить для этого деньги. Как и прежде, Анна Кирилловна иногда давала ему на завтрак вместо хлеба две копейки. Но это случалось редко, а поэтому Петька очень долго не мог накопить нужные пять копеек. Наконец такой день настал, и на обратном пути из школы он купил полфунта давно желанных крошек. Однако ему не повезло. В кульке не оказалось ни одного пирожного, и большую часть крошек он раздал товарищам.

Теперь Петька решил накопить денег на целый фунт. Но, как нарочно, дома часто пекли хлеб. Почти три месяца Петька с завистью проходил мимо кондитерской. И только перед самым рождеством ему удалось осуществить свою мечту.

«Пир» Петька приурочил к покупке бумаги для тетрадей. Из соображений экономии ему с разрешения учителей приходилось вшивать в старые форменные обложки бумагу, что обходилось значительно дешевле покупки тетрадей. В этот день, предвкушая удовольствие, Петька с утра ничего не ел. Он даже отдал товарищам весь свой завтрак.

Занятия закончились в три часа, и Петька пошел, как обычно, со своей компанией. Поравнявшись с «Детским музеем»[88], зашел купить бумаги. Все тем временем двинулись дальше, а Петька вошел в магазин и долго-долго стоял здесь, ожидая, чтобы на него обратил внимание продавец.

— А тебе, мальчик, чего надо?

— Мне на одну копейку шестой номер, — сказал Петька, подавая деньги.

Выйдя на улицу, Петька пошел совсем медленно, еле передвигая ноги. Товарищи давно уже скрылись из виду. А есть хотелось так, что Петька чувствовал тошноту и головокружение. Он с наслаждением съел бы сейчас кусок самого черствого черного хлеба, но мальчишка намеренно растягивал удовольствие, предвкушая всю прелесть сдобных крошек и всего того, что окажется в кульке.

На этот раз Петька был в восторге от своей покупки. Вместе с крошками ему достались две сдобные лепешки, ватрушка и смятое пирожное. Когда Петька выходил из кондитерского магазина, сердце у него билось как у пойманной птицы. Наслаждаясь лакомством, он забыл обо всем на свете. Очень скоро были съедены и лепешки, и ватрушка с пирожным. Крошек Петьке хватило почти до Арестантской площади. Последние горсти их показались ему особенно вкусными.

Петька так разнежился, что стал мечтать о том времени, когда сделается работником и будет каждый месяц покупать по фунту сдобных крошек.

А между тем началась метель. На Арестантской площади сильнейшие порывы свирепого ветра норовили Петьку сбить с ног. Ветер дул с угла площади, со Звездинских прудов[89], насквозь пронизывал ватное пальтишко, добирался до костей. Лицо хлестало и резало снегом, и теперь Петька думал лишь о том, как бы скорее дойти до дома.

В поле он попал в такую снежную круговерть, что невольно вспомнил о пушкинских бесах. Ему казалось, он улавливал их очертания в белом несущемся хаосе. Земля в минуту обросла вдруг лесом живых белых волос, космы которых закрыли весь мир. Рискуя потерять в сугробах валенки, Петька добрался наконец до вдовьего дома. Настроение, несмотря ни на что, было прекрасное, когда он вдруг неожиданно вспомнил про Павла. «Жадина я! — обругал себя Петька. — Хотя бы лепешку Павлу оставил!»

И все! Хорошего настроения как не бывало. Петька со всей неотвратимостью и остротой почувствовал, что обманул товарища, что утаил от него какие-то крошки и что теперь ему будет ужасно стыдно смотреть в глаза добродушного Павлушки. На другой день утром, по дороге в училище, Петька, заикаясь, краснея, рассказал Коровину о вчерашнем. В ответ на это Павел лишь улыбнулся добродушно. А когда Петька вновь с великим трудом накопил гривенник и все купленные им крошки отдал ребятам, то Павлушка заметил не без гордости: «А ты, Петька, молодец! Умеешь слово держать!»

ГЛАВА XXV

Перед рождеством во вдовий дом стали подвозить на санях подаяние от богатых купцов-старообрядцев. Детишки, живущие в подвале, особенно не могли сдержать восторга. Они, припевая, прыгали по заснеженному двору:

— Пода-яние везут! Пода-яние везут!..

Было отчего радоваться. Вместо обычных черного хлеба и картошки им предстоял роскошный обед с мясными щами.

Куда спокойнее восприняли весть о рождественском подаянии на втором и третьем этажах, где жили более обеспеченные женщины: вдовы священников, учителей, чиновников. Некоторые из них получали пенсию до сорока рублей в месяц. Вообще обитатели подвала относились к жильцам с этих этажей с неприязнью, радовались каждому скандалу наверху.

Особенно развлекла всех драка между интеллигентными дамами во время генеральной уборки коридоров. Ссора возникла из-за того, что каждая боялась сделать больше другой. Вдовы из подвала побросали свои дела и побежали смотреть, как дерутся «благородные дворянки». Страсти накалялись: поначалу тонкие остроты сменились площадным сквернословием, а потом в ход пошли даже щетки. К удивлению Петьки, неожиданно вспыхнувший спор был закончен рукопашной: благородные дамы вцепились друг другу в волосы. Событие это долго еще обсуждалось во вдовьем доме, особенно в подвальных номерах, жители которых постоянно были заняты работой, и ссоры между ними случались редко. А драк и быть не могло, даже если бы и повод нашелся: вряд ли кто из подвальных решился бы на это.

С бедноты смотритель дома за всякий проступок взыскивал необыкновенно строго. Так, мать Ваньки Курякова была безжалостно выдворена из вдовьего дома, несмотря на большую семью, и все это из-за трех старух староверок, живущих по соседству с Куряковыми.

Старухи приехали во вдовий дом из какого-то заволжского лесного скита[90], были очень богомольны, сварливы и злы. Староверки, на потеху ребятишкам, называли себя невинными девицами и христовыми невестами, хотя каждой из них было за семьдесят. Целыми днями они, неслышно шевеля губами, молились, перебирая четки в руках, без конца клали земные поклоны.

Детишки же Куряковой, особенно меньшая Ларка, отличались чрезмерной резвостью. Им нравилось дразнить старух, и часто под их окнами или около дверей поднимался страшный шум, а Ларка пела своим пронзительным голоском:

Не молены, не крещены,

Из лесной глуши тащены,

Чертовы невесты!..

Песенки эти особенно возмущали старух. Они выскакивали из номера, пытались даже поймать кого-нибудь из детей, но догнать, конечно же, никого не могли и тогда отчаянно ругались. Но как только они скрывались за дверьми номера, детвора принималась за старое. Курякова уж и порола ребятишек за проказы — ничего не помогало. Мать уходила на поденную работу, и целый долгий день дети были предоставлены самим себе.