У кладезя бездны. Адские врата - Александр Афанасьев

– Мамэн барабокэн…

Немцы были уже в коридоре.

Один из цыган, раздраженный тем, что выключили свет, выперся в коридор – и получил удар в пах, согнувший его пополам.

– А-а-а! Жапа кар!!!

Второму повезло меньше – он вскочил с топчана и успел схватить лежащий на столе обрез. Лязг передернутого затвора совпал с двумя хлопками – и цыган упокоился навеки. Третьим и четвертым выстрелами стрелок упокоил еще одного цыгана. Он был в одной комнате с помповым ружьем – и это делало его опасным.

– В комнате чисто!

– Коридор – чисто!

Один из немцев изо всех сил пнул лежащего цыгана, которого они взяли живым.

– Говоришь по-немецки?

– Нанэ! Нанэ[37]!

Немец ударил цыгана в пах так, что тот заскулил. Верить цыганам не следовало ни в чем – они кочевали по всему континенту и знали все основные европейские языки, тем более общеупотребимый в Европе немецкий.

– Еще раз. Говоришь по-немецки?!

– Что… надо… – цыган с ужасом смотрел на толстенный ствол, смотрящий прямо ему в лоб.

– Патер? Где патер?

– Какой… патер…

Немец ударил еще раз.

– Где патер? – повторил он, как заведенная машина.

– Не знаю… а-а-а…

– Погоди, – внезапно сказал второй немец, – не бей его. Кто приходил к тебе последним? Человек в темной одежде. Что он хотел?

– Он хотел… мальчика… ай, больно…

Отец Коперник, тяжело дыша, отвалился от мальчика… как вдруг хлопнула дверь и вспышка ослепила его… потом вторая, третья. После полутьмы бывшей классной комнаты, разделенной на три секции, вспышки были ярче солнца, они совершенно ослепили его. Он инстинктивно закрылся руками от беспощадного, бьющего в глаза света… потом кто-то схватил его, натянул на голову черный колпак и наскоро схватил за спиной руки одноразовыми наручниками. В парализованном ужасом мозге священника промелькнуло только одно – вот ОН и явился за мной. За все надо платить…

Группе захвата предписали обойтись минимальными жертвами – но произошла накладка. Как только они потащили пастора вниз, с шумом открылась дверь в коридор, аж ударившись о стену. Один из немцев вскинул револьвер.

– Что ко всем чертям здесь происходит!?

Мужчина был то ли пьян, то ли под кайфом – его совершенно не испугал ужасающий вид германских штурмовиков. Он был белый, жирный, с обвисшим брюхом и почти лысый, и ему было не меньше шестидесяти лет…

– Кто вы такие? Бандиты?

Дверь была открыта, и немец, блокирующий угрозу, – остальные тащили пастора, останавливаться было нельзя – глянул туда, там вполне мог быть и ствол. Но ствола там не было – а была девочка, в зеленой мути ночного монокуляра казавшаяся едва ли не призраком. Тоненькая, худенькая, лет десяти-двенадцати, закутавшаяся в простыню.

У немца была старшая дочь такого же возраста…

Старый жирняк протянул вперед руку – и в этот момент немец ударил его ногой в пах. Без шага, без разбега – с места, он ударил его, вложив в удар всю ненависть к этому уроду, которую он испытывал как отец и как германский офицер.

Жирняк шумно плюхнулся на пол там, где стоял, и заскулил… даже не заскулил. Звук, который он издавал, можно было сравнить со звуком, который издает попавшая в притолоку двери, но все еще живая мышь. Сдавленный писк, вот что это было.

Немец перепрыгнул через жирняка и поспешил к лестнице…

Кардинала протащили по лестнице, вытащили на улицу и бросили в фургон. Машины резко тронулись с места. Он чувствовал запахи – кровь, смазанное оружейной смазкой железо, выхлопные газы. Он слышал голоса, хотя ему в уши воткнули беруши, – отрывистые, лязгающие голоса и какой-то потусторонний хохот. Он слышал мерный рокот автомобильного двигателя, машину, в которой его везли, потряхивало на ухабах. Очевидно, явившиеся за ним подручные Сатаны – а это были явно они, больше некому – выучились водить машину и освоили новые технологии.

Потом машины остановились. С лязгом проехала по направляющим сдвижная дверь, он услышал мерный шум. Его опять куда-то потащили.

Ступеньки. Узкие ступеньки. Лязгающие слова…

С него сорвали мешок, его грубо усадили в кресло. Два человека – оба неприметные, но со стальной хваткой – встали у него за спиной. Кресло было большим, кожаным, пухлым, глубоким… даже очень тренированный человек не сможет из него быстро вскочить.

Перед креслом был столик из полированного африканского черного дерева очень дорогого сорта – древесина настолько черная, что похожа на черную пластмассу. А дальше – по самаркандскому ковру ручной работы – прохаживался человек. Среднего роста, с худым, суровым, чисто выбритым лицом, светлыми волосами. Он был одет в дорогой костюм, на ногах – ботинки из толстой африканской буйволиной кожи. Галстук заколот золотой заколкой с черным, одноглавым прусским орлом, устремившим свой взор на восток. От одного взгляда на этого человека становилось плохо…

Кардинал огляделся – и увидел задраенные шторками иллюминаторы. Это самолет! Он в аэропорту!

– Добрый день, кардинал Коперник, – сказал этот человек, прохаживаясь по ковру, – вы меня не знаете, но я давно хотел с вами познакомиться. Жаль, нас не представили друг другу, так что я вынужден представляться сам. Хотя это и… не совсем вежливо…

Человек замолчал. Кардинал со страхом ждал продолжения – он уже понял, что от этого человека не стоит ждать ничего хорошего…

Он так и прохаживался, мягко ступая с пятки на носок, а кардинал не осмеливался издать хотя бы один звук. И так прошли минуты… а может быть, часы, пока подтянутый молодой человек не вручил этому человеку пакет из толстой крафт-бумаги. Человек вскрыл пакет и начал просматривать снимки, перебирая их один за другим сухими, сильными пальцами…

– Мое имя Ирлмайер, доктор Манфред Ирлмайер, – сказал он, просматривая снимки, – я генерал-лейтенант сил полиции, начальник четвертого управления РСХА, Главного управления Имперской безопасности.

Кардинал понял, что это. Германская тайная полиция, гестапо!

– Что молчите, кардинал?

– Какое… я гражданин Ватикана… – только и выдавил из себя Коперник.

– Какое я имею право здесь вас держать? – человек пожал плечами. – Да, в общем-то, никакого. Можете идти. Только расскажите мне сначала… я не силен в законодательстве Ватикана, а моего друга, который знает самые разные законы, рядом со мной как на грех нет. Расскажите мне, кардинал, что положено по законам Ватикана за гомосексуальную педофилию?

– Я…

Пачка снимков хлестко шлепнулась об полированное дерево столешницы, снимки полетели в разные стороны, какие-то упали на пол. Кардинал закрыл глаза…

– Что же вы не говорите – это провокация! Меня похитили?! Ну же, кардинал Коперник… будьте хоть немного мужчиной. Хотя нет… после того, что я вижу на этих снимках, мне никак не удастся считать вас мужчиной. Нет… не удастся…

– Все было… они сами этого хотели. Сами, понимаете? Я никого не принуждал! Они сами! Сами!

Ирлмайер смотрел на кардинала, как ученый смотрит в микроскоп на неизвестный штамм опасной болезни.

– Сами, ваше преосвященство? Да неужели? Может быть, вам стоит объявить об этом с алтаря? Перед прихожанами, на субботней проповеди. Они сами этого хотели! Они сами этого хотели! Они сами этого хотели!!!

Боже…

– Какое вы имеете право?! Я никого никогда не насиловал! Какое вы имеете право лезть в мою жизнь?! Это Италия, а не Германия!

– Никакого, кардинал. Мы не имеем права лезть в вашу личную жизнь и не собираемся этого делать. Ваша личная жизнь слишком липкая… и дурнопахнущая, чтобы лезть в нее. Но вы не ответили на мой вопрос, верно? Что положено по законам Ватикана за гомосексуальную педофилию? Если уж вы упомянули мою любимую Германию – скажу, что в Германии за это полагается смертная казнь через повешение.

Кардинал молчал.

– Вы ведь учились в Санкт-Августине, верно? В высшей церковной школе. А потом и преподавали там какое-то время.

Кардинал замер, он не мог даже вздохнуть от ужаса. Именно в Санкт-Августине его совратил один из преподавателей, иезуит отец Йосиф Лойссер, гомосексуалист и педофил, который потом стал кардиналом Лойссером, лауреатом Нобелевской премии мира, известным своими гневными проповедями против диктатуры и гуманитарными миссиями на африканский континент для защиты прав угнетаемых чернокожих в Африке. С отцом Лойссером он сожительствовал все время, пока учился в Санкт-Августине, пока готовил там диссертацию. Именно там, в Санкт-Августине, отец Коперник тоже стал гомосексуалистом и педофилом, и именно кардинал Лойссер помог ему получить крупный приход в Аграме и познакомил с нужными людьми в Ватикане.

– Его педерастейшеством мы еще займемся… – словно угадывая мысли, сказал начальник гестапо, – что-то он зажился на этом свете. Кстати, как вы думаете, почему из всего курса он совратил именно вас?