Борьба на юге - Alexandr Dornburg

же ночью, говоря, что если прежде человеку ночью иногда было жутко в поле, то теперь, наоборот, безопаснее быть там, а не в деревне, где люди позабыв Бога и законы, из-за одного озорства, не считаясь ни с чем, чинят кровавые расправы, самосуды, совершая даже убийства.

Он считал, что народ заболел ужасной болезнью, типа зомби-вируса, которая быстро заражает всех здоровых. Надо временно прекратить общение с людьми и оградить себя от этой заразы, лишающей людей здравого рассудка, совести и доброго сердца. Осколок минувшей эпохи! Много видимо пережил на своем долгом веку этот старик, много видел, был когда-то крепостным, на его глазах произошло раскрепощение крестьян, дожил до революции и теперь глубоко верил, что все пройдет, народ образумится, излечится, успокоится и жизнь войдет в свою обычную колею. С чувством большого удовлетворения внимательно слушали мы его старческие пророчества и от всего сердца желали скорейшего их осуществления.

Перекусив (ужин состоял из вареной ветчины, пирога и жареной картошки), мы с особенным удовлетворением пожали руку этому честному крестьянину и двинулись дальше напутствуемые его пожеланиями. Своему внуку он приказывал благополучно доставить нас до места назначения.

Зимняя дорога оказалась тяжелой, временами телега грузла по ступицу в грязь и слабая, маленькая лошаденка, напрягая последние силенки, едва ее тащила.

Наш новый возница на редкость приветливый, но мало словоохотливый, все свое внимание уделял только лошади; не садясь на подводу, он шел рядом, понукая и все время ее подбадривая. Решили и мы облегчить груз и, поочередно по парам, шагали за телегой, обмениваясь впечатлениями минувшего дня и рисуя перспективы возможных будущих испытаний.

Несмотря на все наши энергичные меры, примерно через десять или двенадцать километров, усталая лошаденка окончательно выбилась из сил и стала. Ни крики, ни кнут уже не помогали, она не могла сдвинуть с места даже пустую телегу. Дали ей отдохнуть, проехали с полкилометра, стали опять. Видя, что двигаясь так, мы далеко не уедем, наш возница предложил свернуть на ближайший хутор, обещая там у своего знакомого достать другую подводу. Иного выхода не было, пришлось согласиться. Свернули с дороги и общими усилиями дотащили телегу до ближайшей хаты, за ней в темноте виднелось несколько других.

Под громкий лай огромной своры злобных хуторских собак, набросившихся на нас, после продолжительного стука, окриков и переговоров возницы, в избе зажегся огонь, открылась дверь, и нас впустили внутрь.

Хозяин, здоровенный мужик лет сорока, с лицом избитым оспой, был угрюм и неприветлив. Злобно косясь на нас, непрошеных гостей, нарушивших его покой, он вначале наотрез отказался везти нас ночью, и только энергичное вмешательство возницы и наши горячие доводы о необходимости нам скорее попасть на железную дорогу, немного его смягчили. В конце концов, он все же сдался, натянул тулуп и вышел запрягать.

Очевидно лай собак, шум телеги, громкие разговоры, -- все вместе взятое, привело к тому, что для хуторян ночной приезд каких-то неизвестных, не остался тайной. Не прошло и несколько минут, как они один за другим постепенно наполняли комнату, располагаясь вдоль стены, здоровались с нами, а затем тупо и молчаливо уставившись на нас, рассматривали нас с жадным любопытством.

Сначала длилось тягостное молчание. Но вот наиболее храбрые из них, в потертых солдатских шинелях, нарушили молчание -- начав задавать нам все те же старые, до боли знакомые вопросы. Внутренне волнуясь, но подавляя смущение, мы бойко отвечали, стараясь из допрашиваемых обратиться в допрашивающих, с целью выиграть время, лучше ориентироваться, узнать с кем мы имеем дело, чтобы неудачным ответом не восстановить против себя наших слушателей.

Я сильно нервничал: в голове зрела тревожная мысль, что заехав сюда мы поступили неосторожно; благоразумнее было бы идти пешком; мне казалось что хозяин избы и не думает запрягать, а вышел чтобы разбудить всех хуторян и что-то против нас затевает. В этой сельской местности с ее приспособленными жителями я чувствовал себя дураком, человеком, лишенным дарований и слишком образованным. Не видел конца этим разговорам, так томительно долго тянулись минуты. И только приход хозяина, заявившего, что подвода готова, рассеял, наконец, мою черную меланхолию.

Мы поехали. Ночь на редкость выдалась темная, дороги не было видно, и мы всецело полагались на знание местности нашим возницей. Вскоре повалил мокрый крупный снег. Сырость пронизывала до костей, мы сильно продрогли и чтобы согреться соскакивали с телеги, бежали по колено в грязи и разгорячавшись снова взбирались на подводу. Всю дорогу возница угрюмо молчал и отвечал нам неохотно. С большим трудом все же удалось вытянуть от него кое-какие сведения о местной жизни и последние новости.

Так например, мы узнали, что от села Дубовки до ближайшей железнодорожной станции Поповка, не менее 40 верст ( примерно 42 км), что на пути расположено несколько выселков и деревня Зеленки, от которой до станции около 15 верст. По его словам, в селе Дубовка крестьяне расправились с помещиками, отобрали усадьбы, землю, растащили инвентарь, а с теми, кто этому действию противился, быстро покончили самосудом. Учитывая такое настроение крестьян села Дубовки, мы решили миновать это буйное разбойничье село, обойдя его по дуге. Поэтому, условились не доезжая 4-5 верст до Дубовки оставить подводу и дальше идти пешком.

Часов в 5 утра вдали, в тумане начали обрисовываться неясные очертания большого села, указывая на которое наш крестьянин сказал:

- Вот и Дубовка.

Как по команде, мы соскочили с телеги, разобрали груз и, сославшись на холод, заявили вознице, что дальше пойдем пешком, тем более