Родина - Ванда Василевская

А когда ей нравился Флориан Зеленок? Когда она выходила замуж за Кшисяка? И потом, когда у нее умер первый ребенок, и была забастовка, и все это? Разве давно это было?

Будто вчера. И вот уже куда-то девалась девочка Магда, которая пасла гусей. И девушка Магда, которой нравился Флориан Зеленок. И молодая, вышедшая замуж за Ясека. Да и та Магда, которой вдруг захотелось господской любви. «Так пройдет год за годом, и состаришься», — думалось Магде. Вот они в зимний вечер щиплют перо, как и десять лет назад. Весной будут сажать картофель, как десять, двадцать лет назад. Что изменилось? Что изменится? Больше потрескаются руки, больше заболит спина, только и всего. Всегда Магда останется Магдой, девчонкой из бараков, девушкой из бараков, бабой из бараков. Из бараков ее и в могилу свезут.

А ведь Ясек говорил, что все изменится. Как бы не так! Это и в забастовку говорили. И изменилось, да лишь настолько, что человек и тогда не почувствовал. А теперь и вовсе все стало по-прежнему.

А все же, может, и переменится. Так, как Ясек говорил. «Хоть бы уж для Зоськи», — подумала Магда, потому что ребенок как раз закричал. Она взяла его с длинных широких нар, где девочка лежала вместе с другими детьми, и стала кормить. А девушки все пели:

Тут в зеленом вышла пани:— Лору в землю закопали! —Вышла пани в трауре:— Уж поминки справили!

— Боже милостивый! — загрустила Магда. — Ведь четырнадцать годков ей всего было.

И сама удивилась, как человеку всегда жаль умирать. Хотя, как подумаешь, никакой сладости в этой жизни нет. Видно, она, Магда, хоть, может, и не верит, а все же надеется, что все изменится, что будет так, как говорил Ясек. По справедливости. Своя земля. И своя крыша над головой. И не столько работы, чтоб спина трещала и чтобы ни управляющий, ни приказчик над душой не стояли. Может ли такое быть?

Идет слезы лить на гроб.Конь копытами — топ, топ!— Чей конь над могилою?— Мой, Лорочка милая!В той ли ты лежишь одежде,Что дарил тебе я прежде?

— Ишь, — зашипела Тереска, — о чем еще думает!..

И Магде тотчас вспомнились бариновы три рубля.

— Уж такие они всегда, мужики-то, такие всегда, милая ты моя, — ворчала Железнячка. Она похоронила уже двух мужей, ей и карты в руки.

— Тех нарядов не сносила,На орган их подарилаИ кораллы отдалаВ церковь на колокола! —Пой, орган, громче пой,Мою Лору успокой.Гряньте вы, колокола,Чтоб земля как пух была… —

тихонько выводили девушки.

— Да, да, пока человек молод, уж такая его охота берет, — продолжала Железнячка.

— А вас-то охота не брала два раза? — насмехалась Тереска.

— Уж ты-то мне не считай, не считай! Кабы начали считаться, так перед тобой-то я бы еще девушкой вышла, — отрезала Железнячка, и Тереска умолкла, словно воды в рот набрала.

«Бегает с кем попало, с кем попало ее видят, вот и чешут про нее языки», — подумала Магда с чувством превосходства добродетельной женщины.

Но ей тотчас же вспомнился барин и Сковронова рига. Разве это не то же самое? Еще хуже! За три рубля с барином переспала. А Тереска все-таки по доброй воле, за доброе слово.

Только о барине никто не знал. Она тревожно оглянулась на Зоську. Но ребенок как ребенок. На лбу у него не написано, чей он.

Не лучше ли было держаться Ясека и не морочить себе голову бог знает чем! Но тогда бы ей и до сих пор казалось, что есть на свете другая любовь, блаженная, господская. А теперь она знает, что это неправда. Что Ясек лучше барина, который бросил ей три рубля, как собаке кость.

Тереска наклонилась к ней, зашептала:

— Послушать эту Железнячку, так подумаешь — и в самом деле степенная баба. А знаешь, что о ней рассказывали?

Магда придвинулась ближе и слушала.

— Батюшки! — дивилась она, хотя давно об этом знала, как всегда обо всем знают в бараках, где живут все в куче.

VII

И снова война.

Причитали бабы по деревням. Причитали и батрацкие жены.

Ведь на этот раз война шла не за горами и морями, где-то в туманной дали, как в тот раз, когда воевали с японцами.

Теперь это было близехонько, межа в межу.

Кто и не верил, пришлось поверить.

Потому что пошел Сташек Полянок, тот, который хотел жениться на Лысаковой Марине. Девка вопила, словно с нее живой кожу сдирали.

Взяли Валека Станька. Ендрека от Мургалов. Забрали и Юзька Полторака, хотя у него был кривой палец на правой руке и он был так за себя спокоен, что в воинское присутствие в город ехал со смешками и шутками.

Парней забрали подчистую, где только был какой. Забрали мужиков, которые помоложе. Теперь только впервые Магда была рада мужниной хромоте. Его-то уж не возьмут, что бы там ни было. Так что оно вышло к лучшему, а сколько она горевала, сколько наплакалась из-за этой ноги! Ведь из-за нее и вышло тогда с помещиком, сколько страха натерпелась, — а вот теперь, оказывается, все к лучшему. Уж теперь он наверняка останется дома, хоть всех будут брать, он останется. Какой из него солдат, из хромого!

А так, куда ни глянь, всех дочиста забрали. Пили ребята — просто страсть.

Запрещено было в мобилизацию водкой торговать, да куда там! У кого в лавке был знакомый, тот заходил с черного хода — получал контрабандную. А кто похитрее, тот уж давно припрятал бутылки.

Из воинского присутствия возвращались толпой, пошатываясь, описывали круги от одного края дороги к другому. Пели, весело перекликались с теми, кто ехал на подводах. На каждую такую подводу людей набиралась куча, едва помещались. Коням в гривы вплетали разноцветные бумажки, телеги украшали зеленью.

Издали эта война казалась веселой. Пьяные песни раздавались по всем дорогам и тропкам, по всем деревням.

Тоненько, жалобно выводили свои песни девчата. Им это все не казалось таким веселым, хотя толком никто и не знал, что за война такая.

Говорил: меня возьмешь — только с поля рожь сожнешь…Не скосил ее, не сжал, — с войском из дому сбежал.Говорил: меня возьмешь — только с поля рожь сожнешь…Что ж ты выкопал, что сжал? Себя в землю закопал.И не косишь и не вяжешь.Что же ты теперь мне скажешь?

Старая Янтошка даже покрикивала на них, что не надо, мол, слова на ветер бросать, а то еще сбудется. И они испуганно умолкли.

Тереска голосила по целым дням, аж глаза у нее опухли. Никакого стыда у бабы. Ведь ее-то мужик сидит дома, стар уж, чтобы на войну идти. А она голосит, словно по родному сыну.

Даже и не разобрать, о ком она вопит. Ходили-то к ней многие, она на это проста была. Мужику уж и надоело колотить бабу, он давно махнул рукой на ее проделки. Работал и даже не спрашивал, куда это она бегает. А ее носило, как полоумную. Особенно в эти дни. Магда встретила ее за сараем со Сташеком. И даже удивилась. Ведь Сташек должен был вот-вот жениться. Но вскоре она увидела, как Тереска в сумерки обнимается с Валеком. Магда усмехнулась. Уж и старовата стала эта Тереска, а все еще ее разбирает. Видно, под конец, на последях, на прощанье погулять хочет.

Парни тоже были не против. Теперь им было все равно — никто не знал, вернется ли домой. А раз баба сама лезет, чего ж отказываться. Не то что с девкой — там всегда можно нажить хлопот. А с бабой — что? Вот они и обнимались с Тереской, аж кости трещали.

Так она прощалась по целым дням. Когда возвращались из воинского присутствия, когда собирались туда ехать. Так и бегала как угорелая.

Люди смеялись, а ей что? Тереска и Тереска. Всегда она такая была.

— Говорят, будто и кленчанский барин на войну идет, — сказала она Магде, проходя по двору.

Магда побледнела. Пристально взглянула на Тереску. Нет, Тереске и в голову ничего не приходит. Да и с чего бы ей вздумалось?

— Призвали?

— И зачем же? Добровольцем будто бы идет.

Магда удивилась. Подумала о барышне. Но с барышней, видно, что-то не ладилось. Шли годы, а они все не женились. Барин редко когда и заезжал в усадьбу.

Но как только Тереска ушла, на нее снова напал страх. Как она это сказала, Тереска? Так, спроста, или с какой-то задней мыслью?

Она взглянула на Зоську, которая как раз загоняла гусей в хлев.

Но, как всегда, ничего не могла разобрать. Девчонка как девчонка, как все батрацкие дети. Немного похожа на нее, на Магду. Видно, ей уж никогда не узнать правду.

Если кому и не верилось в войну — тот вскоре увидел ее своими глазами.

Все деревни, все усадьбы были битком набиты войсками, солдатами, офицерами. Кто побаивался, а кто даже и рад был этому. Все-таки перемена. Девчата заглядывались на офицеров. За это их бранили. Как можно, ведь они русские!

Теперь уже вслух заговорили о Польше — будет, мол, Польша. И здесь говорили, на месте, и издалека приходили вести о том же.