Под псевдонимом «Мимоза» - Арина Коневская

— Долго рассказывать, Лень, да и вспоминать не хочется. Но человек мне встретился хороший. Надежный друг. Вышла я за него замуж, он — заграницей служит. Вот и отпустил меня с родителями повидаться — отец-то мой вернулся наконец из Вены насовсем. Гм… вроде все путем, но жизнь моя перевернулась. Сам пойми, каково мне в домохозяйках-то сидеть!

— Да уж, Машерхен, это — совсем не по твоей части! Эх, с другой стороны, для женщины все же — не самый дурной вариант, а?

— Да, Лень, но я ведь и надежду на возвращение в Москву не теряю, и в родной институт. Но не от нас с мужем это зависит, увы! Гм… а ты-то как все пережил, а?

И Колобок поведал: перед тем, как здание ЦК было опечатано, он в дикой спешке пытался собрать бумаги. И долго не мог прийти в себя после жуткой сцены: выходя из подъезда на Старой площади, он оказался под градом камней и бутылок. Удалые ребята злобно кидались в него. Они улюлюкали дико и орали во всю глотку непотребщину. Не мог забыть, как спасаясь от побоев, со всех ног бросился к метро «Дзержинская». И лишь недавно оправился от послеавгустовского шока. Потом, как бы невзначай, позвонил ему босс, предложив работу в благотворительном фонде.

— А ведь ты была права, помнишь, на даче-то у патрона? — уныло закончил он.

Ивлева взяла с него слово, что их встреча останется тайной от всех. Она почему-то верила Колобку, поскольку и сегодня почувствовала, что прежнее его отношение к ней ничуть не изменилось.

Маша собиралась пробыть в Лопатинске до конца ноября. И вновь окунулась в завораживающую атмосферу заснеженной провинции. Но на сей раз «тишь да благодать» оказались обманчивы: по городу и окрестностям бродили обездоленные жители, они метались в поисках пропитания. Как грибы, росли воровские шайки, а местная милиция на глазах сатанела от собственной беспомощности и нищеты, и быстро шла на сговор с преступниками из страха перед ними.

И если покупка москвичонка, отданного Машей монастырю, прошла незаметно для горожан, то приобретение второй машины, волги, привлекло к ней нежелательное внимание. Началось же все с того, что она увидела у соседских ворот крышку гроба и зашла в дом. Молодая хозяйка, исходя в рыданиях, рассказала Мими о скоропостижной смерти мужа: он и пил-то только по праздникам, и ничем никогда не болел. А куском блина подавился — она и понять-то ничего не успела, как он задохнулся уже, и поверить не могла, что он умер!

Захлебываясь слезами, вдова провела Машу в просторную комнату с низким потолком, где лежал на столе покойный Леднев. По краям гроба горели свечи. Колыхание их неровного пламени, тревожно вздымаясь вверх, освещало красивое лицо почившего, обрамленное темными короткими кудрями. Подавленная мрачным зрелищем, Мими долго молчала, потом со вздохом спросила, будут ли читать псалтырь.

— Старушка-псаломщица заболела, а больше — некому, ведь отец Антоний еще из монастыря не вернулся, — промолвила вдова и снова зарыдала. И выйдя в сени вместе с нежданной гостьей попросила ее молиться о новопреставленном рабе Божием Дмитрии. В ответ неожиданно для себя самой Маша прошептала:

— Я приду к вечеру, почитаю. Не убивайтесь так, милая!

Мимозу осенило вдруг: ведь это же Димка, да! Тот самый, веселый кареглазый мальчик, что сидит рядом с ней на фотографии: с ним бегала она когда-то по лопатинским оврагам, ходила рыбачить на речку.

На фоне почти неземной тишины стоя над гробом, Мария сосредоточенно читала при свечах псалтырь — с дочерью старушки-псаломщицы попеременно. В полутемной комнате, кроме них находилась только вдова. Но глубоко за полночь появился человек, лица которого Мими увидеть не могла. Лишь услышала надтреснутый от хрипоты голос, шептавшийся с хозяйкой. Судя по всему, это был родственник; пробыв около часа, он исчез. Вскоре вслед за ним удалилась и вдова.

Оставшись наедине с покойным, Маша ощутила нечто неведомое ей ранее, то, что умом постичь нельзя, да и словами описать невозможно. Она почувствовала, что не одна в комнате. Обступавшая ее совершенная тишина оказалась вдруг живой, чем-то наполненной — она беззвучно звенела в ушах. И Марию в тот момент осенило, что лежащий перед ней в гробу Дмитрий Леднев — вовсе не мертв: он может вскочить сейчас и заговорить с нею. Эта мысль — а вдруг? — как дьявольское наваждение, повергла ее в такой ужас, что она выронила псалтырь из ослабевших рук. Звук ударившейся об пол книги как бы отрезвил ее. Она перекрестилась, поднимая Библию, и стала судорожно произносить: «Живый в помощи Вышнего в крове Бога небесного водворится…»

Вскоре скрипнула дверь и в комнату вошла хозяйка со словами:

— Вы устали, пойдемте, я приготовила вам чайку.

За окном почти рассвело. Помолчав немного, Маша спросила вдову о ночном посетителе.

— Да это брат мой, Сеня. Он всегда только по ночам и заходит. Днем-то ему, видите ли, недосуг! Понять не могу, чем он занят-то. Гм… а вам я так благодарна, — тихо промолвила вдова.

— Ну, я пойду уже. Ах, — и на крыльце Маша, спохватившись, достала из своей сумки сверток и протянула его опешившей женщине, — это вам!

Вдова, быстро открыв конверт, вскрикнула:

— Да вы что?! Я не возьму — это гм… это. Да здесь поди тыща долларов, не меньше!

— Успокойтесь, они очень пригодятся вам, — пыталась убедить ее Мими. Но та была неумолима.

— А может, я куплю у вас что-нибудь, что вам самим не нужно, а? — предложила Маша.

— Может… гм… машину? — встрепенулась женщина. — Она, правда старая, но еще на ходу. Теперь-то она мне уж точно ни к чему! — и снова залилась слезами.

— Вот и порешили. Считайте, что это — деньги за машину! Завтра же зайду к вам. Гм… но вообще-то я просто помочь хотела. И машина-то мне ни к чему, — под конец заикнулась Мими.

— Нет-нет! Приходите и забирайте! — категорично настояла на своем вдова.

Через несколько дней, оформив волгу на имя тети Клавы, Маша зашла к Весловым. За окном уже смеркалось, когда она, выйдя от них, направилась домой. Проходя по улице мимо стоявшего на обочине допотопного грузовичка, — такие громыхали по городам и весям нашей родины еще при Сталине, — она услышала за спиной шаги. Кто-то схватил ее за плечи, внезапно набросив мешок ей на голову, прежде чем она успела что-то сообразить. От ужаса и бессилия Мими и рта не смогла раскрыть, как очутилась в кузове. Грузовик затрясся…

По звуку открывшейся калитки и затем — двери Маша поняла, что ее ввели в избу. Потом ее снова куда-то втолкнули и наконец сняли с головы мешок. Подставив ей табурет, мужик в тулупе и низко надвинутой на лоб кроличьей шапке-ушанке, заорал благим матом:

— Слушай, стервь проклятая, и мотай на ус! Покедова не скажешь, откедова у тебя бабла столько, и все не отдашь — отсюдова не выйдешь! — и бандит достал наручник, ловко застегнув его на машином запястье, а другим концом щелкнул у стены. И Маша вмиг оказалась прикованной к батарее, почему-то даже не испугавшись — просто не было сил!

— Что воды в рот набрала, дрянь паршивая? Ты что, не согласна?

— Гм… но как же… гм… ну хорошо. Но деньги у меня собраны были для монастыря, других — нет, понимаете? А как же я вам отдам то, чего у меня нет? Ну а если б даже были, то как? При мне-то все равно ничего нет, значит, придется вам меня домой отпустить. Иначе-то как?

— Ишь, разбазарилась, вошь столичная! Врешь ты все! А с земляками-то делиться надо, а не последнее у них отбирать! «Волгу»-то придется вернуть!

— Так вы об этом? Забирайте хоть сейчас, мне-то она совсем не нужна! Можно же договориться было по-человечески, а не хватать меня так!

— Ишь барыня-то какая, еще и по-человечески ей угоди! Не нужна ей машина, ха! Так я тебе и поверю! Да если б не тетка твоя, я б не так с тобой гутарил, лясы бы точить не стал! Пиши ей записку, — и мужик, подсунув Маше обрывок из школьной тетрадки с огрызком карандаша, приступил к диктовке: «Дорогая тетя! Меня держат в подвале и не отпустят, пока не отдашь за меня тысячу баксов. Держи их наготове. Тебе будут звонить. Не вздумай кому проговориться типа милиции, тогда меня убьют. Твоя племянница Маша».

Постойте пожалуйста, а откуда тетя узнает, что я еще жива? — воскликнула Мимоза, не оставляя жалкой попытки образумить «киднэппера».

— Не твое дело, буржуйка недорезанная! — с этой репликой он погасил свет и захлопнул за собой дверь, громко щелкнув замком.

Сидя в кромешной тьме, она стала молиться. Потом произносила вслух псалмы — сначала те, что знала наизусть, потом пыталась припомнить, что читала недавней ночью над телом усопшего Дмитрия. И нервное потрясение постепенно сошло на нет, уступая место туповатому успокоению. Наконец, обессилев совсем, она задремала.

Очнувшись от внезапного щелчка, Маша увидела все того же «киднэппера», стоявшего на пороге. Отстегнув цепочку от батареи, он молча вытолкал ее на двор к деревянному отхожему месту и также молча втолкнул обратно в каморку, снова пристегнув ее. Она также не проронила ни слова…