Разборки в Токио - Айзек Адамсон

– Ну, – сказал я Маюми, – в нем есть свои прелести.

Маюми закатила глаза и снова рассмеялась:

– Вы бы видели меня в ее возрасте, господин Чака.

– Я был бы в восторге.

– Ну еще бы, – подмигнула она.

Мы заняли единственную угловую кабинку, как раз напротив чопорной компании из трех человек, которые едва обратили на нас внимание. Судя по их столику, они глушили пинья-коладу уже полдня, но языки у них так и не развязались. Странноватая компания. Довольно симпатичная девушка едва за двадцать – вероятно, студентка, – пожилой джентльмен и парень лет тридцати. Не знаю, что их свело вместе, если только они не родственники. Тогда понятно, отчего они почти не разговаривают.

– Интересная компашка вон там, – тихонько сказал я Маюми.

– Члены местного религиозного ордена. Какая-то новая группа, – с неодобрением и тоже тихо ответила она. – Приняли обет молчания.

– Скорее похоже на обет цирроза. И как они называются?

– Не помню. Они все какие-то одинаковые. У этой каждый четверг – питейный день, а также день молчания.

– Очевидно, сутры писал настоящий комик. – сказал я, глотнув пива.

– Клиенты хорошие, платят исправно. Но когда они весь вечер сидят вот так молча, как в воду опущенные, у меня мороз по коже. Лучше бы поскандалили. Это неестественно.

Как хорошая хозяйка, она быстро перевела разговор на меня: расспросила, чем я занимался после нашей последней встречи и что делаю сейчас в Японии. Я рассказал ей о турнире, а обо всем остальном умолчал. На меня вдруг накатили сожаления. В эту самую секунду ребята вовсю выкладываются, забыв о своих увечьях и даже извлекая из них выгоду, погружаясь в драму своих расцветающих жизней. И не знают, не интересуются, что я в Киото ищу чокнутую гейшу. Да и с какой стати им интересоваться?

Маюми рассказала, как встретила в рётэй[60] здесь, в Киото, старого создателя видеоигр, которого выгнали с работы. Как он увел ее из мира гейш. Признала, что кое о чем скучает, но сейчас все по-другому. Молодые девчонки ожидают от жизни слишком многого и не понимают, что гейша обязана жертвовать сиюминутными желаниями ради ублажения других, забыть свои мечты и самой обратиться в мечту. Старели и умирали эстеты, которые искренне наслаждались искусным танцем или мелодией кото[61] и считали гейш не приложением к вечеру, а живыми произведениями искусства. Молодым парням, жаловалась она, потребно только отличное шоу, выпивка и задницы полапать. Побольше бы таких людей, как я, которые действительно ценят гейш, сказала она. С учетом всего, что случилось со мной после встречи с Флердоранж, я не знал, могу ли согласиться.

Я заказал еще выпить – на этот раз пинья-коладу. Для фруктовой мешанины – довольно неплохо. Подавая коктейль, барменша состроила мне глазки. Не слишком настойчиво, но так, что мне захотелось посмотреть еще. Сработало, как и напитки.

Пора переходить к делу, решил я. Достал фотографию Флердоранж и пихнул ее Маюми через стол.

Маюми игриво взглянула и ухмыльнулась:

– А я-то думаю, зачем вы приехали.

– Не совсем. Она у меня случайно. Подумал, будет хорошей темой для разговора.

– А качество не очень, да?

– Вы эту девушку знаете?

Она склонилась над фотографией и сощурилась. Я придвинул подсвечник в виде ананаса поближе, чтобы на фото падало больше света.

– Лица толком не различишь. Но вроде знакомое. Интересно, как так может быть? – Маюми завороженно смотрела на снимок, будто перед ней хаотичная стереография, которая, если скосить глаза, превратится в трехмерную картинку.

– Нужна подсказка?

– Конечно, – сказала Маюми, не отводя глаз от фото.

– Она – гейша. По крайней мере, я так думаю.

– Конечно, гейша. Что еще?

– А как вы определили?

Маюми взглянула на меня и покачала головой:

– Что еще?

– Ее зовут Флердоранж.

– Ха! – воскликнула Маюми, хлопнув рукой по столу. Мой стаканчик подскочил, густая белая жидкость плеснула через край. Маюми добилась даже испуганного взвизга от одного молчуна в углу. – Я так и знала! – заорала Маюми. Затем спохватилась, умолкла и, нагнувшись, зашептала: – Я так и знала, что это она. Откуда у вас фото?

– Не могу сказать. Вы ее знаете?

– Еще бы. Но в последний раз видела много лет назад. Ну и дела. Поверить не могу, что это она, но это она. А кто мужчина?

– Не могу сказать, – ответил я. Сказать я, конечно, мог, но мне хотелось послушать, что скажет она.

– Ну, хотя бы где снимали? – Ее глаза так и бегали по снимку в поисках ответа.

– Не знаю.

– Так вы почти ничего не знаете, да?

– Потому я и здесь. Расскажите мне о ней.

И она рассказала. И ситуация запуталась окончательно.

Маюми познакомилась с Флердоранж, когда сама была еще юной майко. Однажды Флердоранж просто появилась в доме гейш из ниоткуда – искала место, дабы заниматься своим ремеслом. Весьма необычно, даже неслыханно: гейши, как правило, оставались в одном доме всю жизнь. Редкие исключения уходили и открывали собственные дома. Но никто не переходил из дома в дом – так не принято. Но она пришла.

Она выдала трагическую историю о том, как патрон кинул ее, когда она безвозвратно порвала со своим бывшим домом. Вообще-то суровая старая окамисан, внимательно выслушав, указала бы на дверь. Хозяйка привыкла к трагическим россказням; трагедии – норма жизни. И, естественно, окамисан с подозрением отнеслась бы к норовистой гейше, у которой хватило наглости нарушить протокол и поменять дома.

Но во Флердоранж было нечто такое, что завоевало сердце старой матроны. Выслушав ее. хозяйка отметила изысканные манеры и удивительную красоту новенькой. Если ей можно доверять, она как пить дать станет украшением дома. И из какого-то безымянного душевного сострадания окамисан решила дать новенькой шанс.

Другие гейши пришли в ярость. Они выдумывали всевозможные отвратительные истории, невероятные прегрешения, что привели эту женщину к такой судьбе. Конечно, гейши завидовали ее чарам и боялись конкурировать с ней за мужское внимание. Но еще больше они боялись гнева окамисан, и потому протестовали молча.

И Флердоранж, если можно так выразиться, приняли в дом.

Она была весьма неординарна, талантлива, с какой стороны ни посмотри. Она лучше всех играла на сямисэне, знала больше песен, чем все женщины вместе взятые, и обладала голосом, который даже самым пресыщенным патронам казался неземным. На ежегодных праздниках танца она поражала зрителей грациозностью па. Кто эта девушка? спрашивали все. Из какого она дома?

А когда узнали, наступил полный аншлаг. Месяцами – по два приема каждый вечер. Бурная активность приносила такие деньги, каких окамисан отродясь не видела. Вскоре даже майко оделись в кимоно из тонкого шелка, настолько щедры были дары дому.

Но за успех надо платить. Каждый день женщины кутили до глубокой ночи, затем просыпались и продолжали кутить – и это на них сказывалось. Голоса у них садились и скрипели от ежедневного пения. Глаза ввалились от недосыпа. На лицах чуть ли не каждое утро появлялись новые морщины. Мелкие обиды перерастали в огромные проблемы, и женщины еще упрямее плели козни друг против друга. Окамисан, наверное, замечала, но ее так обуял восторг материального успеха, что она махнула рукой.

Женщины все больше сатанели, злобились и обращали свой гнев на Флердоранж. Они понимали, что она – причина всех бед, проклятие на весь дом, и постоянно гадили ей по мелочам.

Но Флердоранж была выше мелочных склок. У нее для каждого находились добрые слова, и ночные кутежи не портили ей настроение. Она неизменно оставалась бодра, хотя всегда рассеянна и отстраненна. Временами на нее находила какая-то мечтательность, почти сверхъестественная отрешенность. Было в этом нечто пугающее, нечто самоуничижительное. В конце концов другие женщины к ней потеплели, но лишь после того, как Флердоранж совершила немыслимое.

После одной особо утомительной недели сплошных вечеринок девчонки были уже совсем без сил. Они изнывали под тяжестью церемониальных нарядов, и даже толстый слой макияжа не мог скрыть их усталости. Напряжение достигло предела, дом мог рухнуть в любую секунду.

И, как ни удивительно, Флердоранж – единственная, кто не поддавался утомлению, бывшая на нижней ступени официальной иерархии, – пошла на конфронтацию с окамисан.

Когда стало ясно, что она затевает, другие гейши не поверили своим ушам. Кто-то уронил изысканную чашку, и та разлетелась на куски, – этого, впрочем, никто не заметил, потому что всех заворожила стычка.

Флердоранж сказала окамисан, что девочки перетрудились и им нужен отдых. Матрона ахнула, ее лицо пошло красными пятнами, пока она выслушивала наглую просьбу Флердоранж. Другие гейши практически попрятались где могли в страхе перед цунами, которое неизбежно грянет.