Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович

—

Объясни толком, зачем понадобились, — разозлился Ося. — Не ближний свет в Козловку гнать, жечь бензин, сети бросать без пригляда…

—

Нищий нашелся… — хихикнул зять. — Сети ему жалко! Моя миссия — приказ бабушки Акулины выполнить, а там хоть вся рыба прокисни. — Заметив перстень на пальце у Матрены, бережно погладил культю здоровой рукой: вспомнилась неудачная охота на перестарку.

На восходе солнца два прогонистых шитика на полных газах мчались вниз по Ёре, поднимая с берегов цыганистых глухарей, собирающих камешки.

3

Прабабка Акулина от радости не знала, куда посадить посланника из далекой Америки.

Потомок белых эмигрантов прекрасно говорил по-русски.

— Выходит, мой Моисей Соломонович недавно скончался? — всхлипывая, утирала покрасневшие глаза прабабка Акулина.

—

В 1993 году, осенью. Долгожитель по нашим временам.

—

Хоть бы письмецо черкнул, касатик, за столько-то лет.

—

Боялся за вас, Акулина Егоровна, — объяснил гость. — Узнай НКВД, что он в Америке живет, всю вашу родову бы до седьмого колена истребили.

Когда в верхах начали шерстить ленинскую гвардию, Моисею Соломоновичу чудом удалось сбежать в Америку. Со временем крупно разбогател, но второй семьи так и не завел. Тосковал по Акулине и сыночку, оставшимся в суровой Сибири. Живы ли? После развала Советского Союза навел справки. Оказывается, Акулинушка жива и здорова. Двух правнуков на ноги поставила — Наину и Иосифа. Собирался сам приехать, да скоропостижно скончался, заранее оставив завещание на имя прабабки Акулины и правнуков, — вся движимость и недвижимость теперь переходили к ним в руки.

Нина и Ося охмелели от свалившегося на их головы богатства. Встал вопрос о переезде в Америку.

Ехать за океан прабабка Акулина отказалась:

—

Здесь дотяну свой век. И доллары мне ни к чему. Будете гостинцы отправлять — ладно. Рыбка ищет, где глубже, человек — где лучше. Может, там найдете свое счастье, да и за могилкой Моисеюшки будет кому приглядывать.

—

Не страна, а сумасшедший дом, — отрезала на уговоры Оси и Матрена. — Кто, скажи, за бабушкой Акулиной тут станет ухаживать? Совсем остарела, еле-еле душа в теле.

—

Будь по-твоему, — сдался Ося. — Устроюсь в Америке — сразу за вами вернусь.

Нина и Филя рады не рады. Машут сельчанам с палубы катера, кричат сквозь грохот дизеля:

—

Жевательной резинки пришлем…

—

Спасибо, Нина! Спасибо, Маленькая Власть! Счастливого пути! Смотрите там, негров не обижайте…

Катер дал задний ход и стал удаляться от берега, навсегда увозя Осю в чужие края. Он жадно впился слезящимися глазами в разноцветную толпу провожающих, увидел стоящих в обнимку ссутулившуюся прабабку Акулину и осунувшуюся Матрену — они поддерживали друг друга, чтобы не упасть от горя на сырые камни. У кромки воды с воем метался Опенок. Безысходная тоска застлала Осе взор.

— Эх, была не была, повидалася!

Спрыгнул с палубы в студеную Лену и, рыдая, побрел к родному берегу.

НЕДОБИТКИ

Рассказ

1

Започаяла ходить по утрам златоволосая Полинка в осветленный березником распадок слушать иволгу. Ее свистовые песни-стоны так щемят сердце, что девчонка, притулившись к пестрому стволу, зачарованно замирает, и непрошеные слезы крупными каплями падают на огненную купальницу.

— Зр-ря, зря-я… — успокаивает Полинку иволга и начинает долго и весело щебетать. Шарообразное гнездо солнечной певуньи, свитое из тонких веточек и травинок на живом прутике березы высоко над землей, чуть покачивается от прозрачных небесных струек, убаюкивая начавших оперяться птенчиков.

Торная тропа, натоптанная далекими предками Полинки еще три века назад, уходит вверх по распадку через чистые сосновые боры к промысловым зимовьям, где охотятся вместе ее отец — Емельян Москвитин, обрусевший тунгус, и бывший летчик-истребитель, подполковник в отставке, тридцатилетний Георгий Кормадонов. Наслушавшись иволгу, она поднималась по тропе на перевал и подолгу смотрела через широченную Рось на дымные горбушки хребтов, таявшие вдали. Заречная сторона тянула ее к себе как магнитом.

Сегодня с утра пораньше она опять собралась к иволге. Глянула в малиновое окно — зорька! На цыпочках прокралась к двери.

Мать из спальни остановила сердито:

—

Птаху слушать навострилась? Дошастаешь, блаженная, нарвешься на зверя.

—

Медвежьи свадьбы в разгаре, — поддакнул отец. — Лютуют косолапые. Встретят, размажут по дереву. Вот что, Полина… Подрядились мы с Георгием на лето молодняк по Ледянке пасти. На днях скотишко на барже привезут с Угрюма. Вот и отправитесь с Кормадоновым пастушить. У нас тут с матерью и без того дел невпроворот. К тому же в деревне хоть один мужик да нужен — добро стеречь от лихих людей. Времена, сама знаешь, какие пришли. Отбою нет от саранчи. — И приказал жене: — Собирай, Пелагея, дочку в дорогу, чтобы наготове быть. А я сплаваю за реку, перемёт сниму.

Солнце подпрыгнуло вверх пушистым одуванчиком. Обсохла на травах роса, загудели пауты, сильно запахло чабрецом и черной смородиной. Георгий, бросив под лавку только что отремонтированные ичиги, отправился по дорожке через огород к Емельяну Москвитину решить кое-какие вопросы по перегону скота на Ледянку.

Сосед на чистой плахе разделывал живого осетра. Жена Пелагея в брезентовых верхонках помогала ему: прижимала усыпанную острыми шипами рыбину, чтобы та не прыгала. Емельян отхватил осетру охотничьим ножом хвост, опытно сделал глубокий надрез на затылке, надломил голову и ловко выдернул прокуренным пальцем визигу — волнистую хребтовую жилу. Визига считается у чалдонов деликатесом, если ее приготовить свежей, только что из воды. Чуть полежит — становится страшно ядовитой и годится только на клей, который надежно держит камус на охотничьих лыжах.

—

Болтуна видать по слову, а рыбака — по улову! — похвалил Георгий соседа, безо всякой зависти оглядывая осетра. — Я свой перемёт снял. Наелся всякой, в рот не лезет.

—

Мы тоже смотали, некогда рыбалкой заниматься. Загон для скота к осени сгородить бы. А то обратно с Ледянки пригоним — и приютить негде.

—

Жердья подходящего рядом нет, с елани на волокушах придется возить. — Георгий почесался в затылке. — М-да… Сенишко и себе, и казенному стаду запасти надо, чтобы до приемки не отощало, иначе за привес пшик получим. Справишься один-то?

—

Бог дал здоровья в дань, а деньги сам достань, — хмыкнул Емельян, вспарывая осетру брюхо. — Сенокосилку ты отремонтировал, конские грабли — тоже. С вилами обращаться мы с Пелагеей с детства, поди, обучены. Не беспокойся. И сено накосим, и картошку окучим…

Из поварки вышла Полинка, набрать беремя дров для железной печки — готовила обед.

—

Здравствуй, русалочка! — вежливо и радостно поздоровался Георгий.

Окатила синью раскосых глаз. Растерялась. Вспыхнула осенним осиновым листом. Юркнула с дровами в поварку.

Восемнадцать зим нынче исполнилось. Одиннадцать классов закончила. Дальше учиться отказалась из-за Георгия… Пелагея давно заметила, что они неравнодушны друг к другу, и как-то поделилась своими тревогами с мужем.

—

Выброси мусор из головы, — ответил Емельян. — Гошка мужик сурьезный и порядочный. Если слюбятся, дай Бог…

Полинка радовалась встречам с бывшим летчиком-истребителем, и в то же время боялась их. Зеленоглазый и стройный, он буквально гипнотизировал девчонку. Не одну ночку проплакала в подушку, тоскуя по нему.

Появился в родных Недобитках Георгий Кормадонов два года назад. Только-только по состоянию здоровья в отставку вышел — телеграмма от Москвитиных: отец при смерти. Приехал, и по родительской воле остался.