Когда я был настоящим - Том Маккарти

Грег стоял на моем пороге, в нескольких футах от меня.

— Ну, что нового? — сказал он. — Ты мне уже шесть недель не звонил.

— Я… в общем, занят был.

— Чем это?

— Готовлюсь переехать в новый дом.

— Где?

— На другом конце Брикстона.

— На другом… конце… Брикстона, — повторил он.

— Да.

Так мы и стояли лицом друг к другу. Потом я сказал:

— Мне тут надо этот каталог забрать, а потом ехать на встречу.

Грег заглянул в машину позади меня, где сидел Наз.

— Ну да, конечно. Значит…

— Я тебе позвоню, — сказал я ему, проходя мимо него к себе в квартиру. — В конце этой недели. Или в начале следующей.

Звонить я ему не стал — ни на той неделе, ни на следующей, ни через одну. Мой проект был программой, а не хобби или побочной деятельностью — программой, которой я отдавался полностью, душой и телом. В рамках этой программы допускались определенные взаимоотношения между мной и моим персоналом. И только. Персоналом — не друзьями.

Вскоре после того дня наш основной офис переехал из Ковент-Гардена в Брикстон. К тому моменту наша деятельность была более или менее целиком сосредоточена там. Мы сняли верхний этаж современного сине-белого офисного здания в паре улиц от нас, сразу как свернешь с местного Бродвея. С виду оно было современным и официальным, в стиле некой прежней эпохи — вроде главного полицейского управления где-нибудь в Восточной Европе. Когда мы туда переехали, большинство окон закрывали криво опущенные металлические жалюзи, а по бокам торчали металлические трубки: воздуховоды, желобы для прачечных нужд, бог знает что. На крыше были теле- и радиоантенны. Наз основал там свой штаб и осуществлял руководство оттуда, в то время как я все больше и больше времени проводил непосредственно в моем доме, занимаясь мелкими делами с сотрудниками, которым были поручены отдельные части проекта.

Как я уже упоминал, по мере продвижения проекта все более и более важную роль в нем играла Энни. Мы с ней вместе бегали в поисках, скажем, подходящих щеток и тряпок для консьержкиного шкафа. Или доставали пепельницы для холла и решали, куда их поставить, а после обнаруживали, что их положение не согласуется с тем, как открываются двери, так что приходилось их снова передвигать. Главным нашим занятием стало определять совместимость. Взять, к примеру, рояль — его доставили и установили, но правильную степень звукопоглощения для стен той квартиры нам еще предстояло найти. Слишком большая, и я ничего не услышу; слишком малая, и звук будет недостаточно приглушенным — когда я впервые его вспомнил, он был слегка приглушен. Чтобы довести подобные вещи до совершенства, все должны были действовать синхронно: когда пианист начинал играть, сверлильщикам следовало перестать сверлить, долбильщикам — долбить, шлифовальщикам — шлифовать, и так далее.

— Ну как? — спрашивала меня Энни, стоя со мной в моей квартире и слушая музыку.

— Нормально, — отвечал я. — Только вот окно у него сейчас открыто или закрыто?

— У него окно открыто или закрыто? — повторяла Энни в переговорное устройство.

— Закрыто, — раздавалось в ответ.

— Закрыто, — повторяла она мне.

— А теперь велите им открыть его.

— А теперь откройте его, — повторяла она.

И так далее. Таким образом мы прокрутили несколько сцен. По ходу их многократно использовались переговорные устройства. Мобильные хороши были для связи один-к-одному, но теперь нам часто требовался режим один-ко-многим, а также многие-ко-многим. Так что я звонил Назу в его штаб, а Наз, пока говорил со мной, связывался по радио с тремя-четырьмя людьми; потом один из них связывался с Энни, а она связывалась с Назом по другому каналу, а он перезванивал мне; или же я звонил Энни, а она связывалась со своим помощником, или… в общем, понятно. К заключительной стадии у Энни в непосредственном подчинении было четверо ассистентов; их переговорные устройства были настроены на ее и только на ее частоту.

Офис Наза было видно с верхних этажей моего дома — и, разумеется, наоборот. У главного окна Наза мы установили подзорную трубу, очень мощную. Наз хотел использовать видеокамеры, но я сказал ему: нет — никаких камер мне не нужно. Я заставил их убрать ту, подвешенную над боковым входом у стадиона, у которой я стоял в день, когда впервые обнаружил здание. Единственным фотоаппаратом, который я разрешил держать на объекте, был «Поляроид» Энни. Она использовала его, чтобы фиксировать взаимные расположения предметов: что где находится по отношению к чему. Так выходило быстрее, чем с набросками или чертежами. И более точно. Если какая-нибудь вещь вставала у нас как раз куда надо, но потом ее приходилось передвигать, пока мы переносили через ее место что-нибудь еще, Энии щелкала «Поляроидом»; потом, когда мы эту вещь — неважно, что — хотели восстановить, то просто занимали положение, из которого она сделала снимок, и, стоя с фотографией в руке, давали людям указания подвинуть такой-то предмет правее, левее, еще чуть-чуть назад и так далее, пока не добивались соответствия с фотографией. Аккуратно, точно. Приятная она была девушка.

Как-то днем я стоял у Наза в офисе и глядел в подзорную трубу. Глядел я долго, наблюдал, как движутся люди за окнами моего дома. Потом я опустил трубу и стал глядеть на подъезжающие и отъезжающие грузовики и фургоны. В основном они отъезжали, что-то увозя. Меня поразило, как всего этого — того, от чего нам приходилось избавляться по ходу проекта — было много: земля, мусор, перила, батареи, плиты — чего там только не было. На каждый прибывший груз, большой или маленький, приходился другой, который надо было увозить. По крайней мере один. Если бы можно было собрать вместе и взвесить все, что привезли за недели работы, а потом сделать то же со всем, что вывезли, я совершенно уверен: вторая куча весила бы гораздо больше. Дело обстояло так с самого начала, когда мы разбирали хлам, контейнер за контейнером, до конца, когда ходили повсюду, собирая руками обрывки бумаги, чтобы непременно убрать все ненужное.

— Избыточная материя, — произнес я, не отрываясь от подзорной трубы.

— Что такое? — переспросил Наз.

— Вот это все — лишнее, то, что надо вывезти. Это как с артишоками: когда кончишь есть, на тарелке всегда остается больше, чем было до того, как начал.

— Мне нравятся артишоки, — сказал Наз.

— Мне тоже. По крайней мере, в данный момент. Давайте поедим их сегодня вечером на ужин.

— Да, давайте, — согласился Наз и, позвонив по своему телефону, велел кому-то сходить купить артишоков.

За последние две недели все сложилось воедино по-настоящему. Были уложены коридоры, устроен и переустроен двор, квартиры отделаны или замазаны, чтобы получились пробелы, как было оговорено в моих чертежах. Теперь нам предстояло сосредоточиться на мелочах. Например, следовало довести до совершенства трещину — трещину в моей ванной. У меня все еще хранился листок бумаги, на который я первоначально скопировал ее тогда, на той вечеринке; плюс, разумеется, чертежи, на которые я перенес ее в последовавшие за тем двадцать четыре часа. Мы с Фрэнком и штукатуром по имени Кевин много времени потратили, подбирая нужный цвет штукатурки вокруг нее.