Очерки Русской Смуты (Том 2) - А Деникин

Войсковым комитетам, на ряду с руководством общественной и политической жизнью войск, предоставлялся контроль над органами снабжения и опят-таки надзор за командным составом и аттестование его путем сбора "материалов о несоответствии данного начальника в занимаемой им должности" Революционный сыск, возведенный в систему и оставивший далеко позади черные списки Сухомдиновско-Мясоедовского периода, повис тяжелым камнем над головами начальников, парализуя деятельность даже крайних оппортунистов.

Официальное лицемерие продолжало возносить армейские революционные организации, как важнейшие "устои демократической армии" - очевидно не по убеждению, а по тактическим соображениям. В союзе с ними, хотя и весьма неискреннем, все те, что группировались вокруг Керенского, видели известный демократический покров политического курса и последнюю свою надежду. Порвав с ними, власти нельзя было сохранить даже неустойчивое равновесие и неминуемо приходилось сделать последний шаг вправо или влево: к советам и Ленину или к диктатуре и "белому генералу".

А "покров" почти истлел.

Какой автеритет могли иметь в армии комиссары - представители Временного правительства, если, например, комиссар Северного фронта Станкевич, посетивший в сентябре ревельский гарнизон, имеет задачей "защищать Временное правительство", встречает такой прием: "...я чувствовал всю тщету попыток, так как само слово "правительство" создавало какие-то электрические токи в зале, и чувствовалось, что волны негодования, ненависти и недоверия сразу захватывали всю толпу. Это было ярко, сильно, непреодолимо и сливалось в единственный вопль: Долой!" В других местах отношение солдатской массы к правительству если и не проявлялось так экспансивно, то, во всяком случае, выражало полнейшее равнодушие или пассивное сопротивление, ежеминутно готовое вылиться в открытый бунт.

Комитеты также изменяли постепенно свой облик. Многие высшие комитеты, которые с весны не переизбирались, сохраняли еще прежние традиции оборончества и условной поддержки правительству ("постольку, поскольку"), теряя постепенно связь с войсками и всякое влияние на них, тогда как другие и большинство низших переходили окончательно в большевистский лагерь. Из среды комитетов и помимо них текли непрерывно в Петроград делегации и там, минуя Зимний дворец, направлялись в Петроградский совет, черпая в недрах его советы, указания и надежды.

Особенно угрожающее положение занимали флотские организации. Если главный общеармейский комитет завел междоусобие даже с оппортунистической Ставкой Керенского, то Центрофлот предъявлял уже ультиматумы Керенскому и Вердеревскому, угрожая "прервать с ними дальнейшие отношения" и побудить к тому же своих избирателей. А когда в конце сентября Керенский, ввиду немецкого десанта, призывал флот "опомниться и перестать вольно и невольно играть в руку врагу", не замедлил ответ от Съезда представителей Балтийского флота: "потребовать немедленного удаления из рядов правительства Керенского, как лица, позорящего и губящего своим бесстыдным политическим шантажем великую революцию, а вместе с ней весь революционный народ"..

К концу сентября в основание реформ положена была докладная записка, подписанная Духониньим и Дитерихсом.*94 Записка Духонина представляет попытку согласования основных начал военной службы с "завоеваниями революции" и поэтому вся проникнута была двойственностью идеи и половинчатостью мер. Поставлено было требование "полного прекращения какой бы то ни было агитации в войсках, независимо от партий", которое сейчас же вступало в неумолимое противоречив с организацией комиссарами и комитетами предвыборной кампании. Устанавливалось два положения военнослужащего "на службе" и "вне службы", причем во втором - все являлись равноправными гражданами, ограниченными лишь "правилами общественного порядка и гигиены" Возстановлялась дисциплинарная власть начальников и право предания ими подчиненных суду, но первая - условно ("если дисциплинарный суд в 24 часа не вынесет решения"), а второе в значительной мере парализовалось предоставлением расследования - выборным комиссиям. Восстановлено отдание чести - только прямым начальникам.

Начальник, по мысли записки, становился "представителем власти правительства", а комиссар только его помощником "по части проведения в армии начал государственности". Но этот помощник, "в случае явного направления деятельности начальника в разрез правительственных интересов", имел право "применять решительные меры для поддержания правительственной власти". Компетенция комитетов, правда, сильно ограничивалась и устанавливалась их ответственность.

Записка признавала возможным отказаться от смертной казни, "если все эти меры будут проведены полностью". Вместе с тем, записка намечала целый ряд мер по изменению уставов и насаждению военного и технического образования. Словом, вся реорганизация армии, рассчитанная на длительный период, была поставлена так, как будто Ставка имела впереди много времени и жила в нормальной обстановке, а не имела дело с массой, давно переставшей повиноваться, работать и учиться.

Но и эти робкие попытки восстановления армии оставались в области теоретических предположений. Вводить их в жизнь должно было военное министерство, а Верховский, предвидя события, ставил свою деятельность в зависимость от взглядов Совета. Кажется единственное мероприятие проведено им было скоро и легко - это роспуск из армии четырех старших возрастных классов, который окончательно укрепил солдат в мысли о предстоящей демобилизации.

На практике никаких мер к поднятию дисциплины не было принято. Впрочем, сделать это было бы тем более трудно, что идеология воинской Дисциплины у руководителей вооруженных сил проявлялась официально в формах весьма неожиданных: Верховский, в согласии с мнением советов, видел главную причину разрухи "в непонимании войсками целей войны" и предлагал Правительству и Совету "сделать для каждого человека совершенно ясным, что мы не воюем ради захватов своих и чужих" Ни Рига, ни занятие немцами Моонзунда очевидно не уясняли вопроса в глазах военного министра. Керенский по требованию Совета приостановил приведение в исполнение смертных приговоров в армии, т. е. фактически отменил смертную казнь; Вердеревский проповедывал, что "дисциплина должна быть добровольной. Надо сговориться с массой (!) и на основании общей любви к родине побудить ее добровольно принять на себя все тяготы воинской дисциплины. Необходимо, чтобы дисциплина перестала носить в себе неприятный характер принуждения".*95 Официальное лицемерие продолжало поддерживать легенду о жизнеспособности фронта.

Еще 10 октября Верховский говорил "Совету республики": "люди, которые говорят, что русской армии не существуете не понимают того, что они говорят. Немцы держат на нашем фронте 130 дивизий... Русская армия существует, исполняет свою задачу и исполнит ее до конца". А через несколько дней в заседании комиссии "Совета республики" заявил: у нас нет более армии, необходимо заключить немедленно сепаратный мир с немцами.*96 Такое направление военной политики расчищало пути большевизму в армии. Те самые комиссары и председатели фронтового и армейских комитетов Юго-западного фронта, которые вели со мной столь успешную и победную борьбу в августе, на съезде своем в Киеве в половине октября с большой тревогой обсуждали вопрос, какие меры необходимы, чтобы остановить допущенную, в связи с выборами в Учредительное Собрание, преступную агитацию, переходящую в призыв - бросить окопы и идти домой.

Эту своеобразную "поддержку" получала армия главным образом от тыла. Армия, погрязшая в своих собственных грехах и беззакониях, имела все же право обратиться с недоуменным вопросом к тылу:

- Воюем мы или не воюем?

"К тылу, к стране, ко всей Российской республике и прежде всего в революционной демократии. Не сваливайте вину на буржуазию, потому что армия обращается не к ней, а к вам, - революционерам и демократам, потому что не буржуазия, вы, - большевики, меньшевики и социалисты-революционеры, называете солдат товарищами.

Или товарищеская верность до смерти, или слово "товарищ" - лживое слово"... Так писал 3 октября не кто иной, как официоз революционной демократии "Известия".

Тыл ответил словом и делом:

- Не воюем.

Определеннее всех говорил большевизм. В армию, как мы знаем, он пришел с прямым приглашением - отказать в повиновении начальникам и прекратить войну, найдя благодарную почву в стихийном чувстве самосохранения, охватившем солдатскую массу. Впереди предстояла дождливая осень, холодная зима, с неизбежными тяжелыми лишениями, осложненными сильнейшим расстройством тыла. Делегаты, отправляемые со всех фронтов в Петроградский совет с запросами, просьбами, требованиями, угрозами, слышали там иногда от немногочисленных представителей оборонческого блока упреки и просьбы потерпеть, но находили за то полное сочувствие в большевистской фракции Совета, унося с собой в грязные и холодные окопы убеждение, что мирные переговоры не начнутся, пока вся власть не перейдет к большевистским советам.