Иероглиф - Михаил Савеличев

Широкие ворота въезда и выезда были широко распахнуты, правда, львиную долю их ширины занимали выкрашенные в черный цвет танки с рассевшимися на броне автоматчиками и гранатометчиками, пожиравшими из походных котелков скудную солдатскую пайку. Автомобили медленно и осторожно, чтобы, не дай Бог, не задеть свежую покраску грозных машин, за что могли вполне припаять расстрел на месте, протискивались в эти щели и выстраивались на бетонированной площади автозаправки в длиннющие беспокойные очереди.

Здесь было установлено четыре подающих колонки, а деньги принимали в приземистом металлическом доте, ощетинившемся через узкие бойницы пулеметными дулами. Строго говоря, очередей было не четыре, а восемь - одна половина для сильных, которые терпеливо пристраивались в конец каждой колонны, медленно двигались со всеми, изредка вежливо бибикая зазевавшемуся впереди соседу, терпеливо ждали пока тот же сосед по совершенно дурацкому правилу пробежит пятьсот метров до единственного окошечка кассы, отстоит там еще одну очередь, проорет внутрь помещения номер колонки и количество необходимых литров, заплатит деньги, прибежит обратно и, дай Бог, ему отпустят солярки правильно именно столько литров и именно в эту колонку. Вторая половина была для хитрых, которые объезжали колонны и, как шакалы, пристраивались спереди, ожидая подходящего случая, чтобы без очереди втиснуться перед заснувшим честным водителем и без очеРеди же заправить свою новенькую машину. Хитрых Шакалов гоняли, с ними ругались, но связываться с ними сильные считали ниже своего достоинства, к тому же шакалы хорошо вооружались.

Максим посчитал себя сильным и пристроил свой броневичок в хвост какой-то "трахомы", пораженной сложной формой автомобильного рака. "Трахома" кашляла, страдала несварением, из-за чего Максиму пришлось плотно закрыть все окна в салоне, дергалась, как припадочная, и двигалась так медленно, что между стоящей впереди нее машиной и ею самой могла бы встать цистерна с прицепом и еще небольшой мотоцикл. Максим стал подумывать о том, чтобы самому занять это вакантное место, но водителю "трахомы" самому надоела ее черепашья скорость, и он, заглушив двигатель и выйдя под снег, принялся вручную толкать свою уродину. Дело пошло не в пример быстрее.

"Трахома", вежливо пропустив двух блестящих шакалов, на третий раз первой успела занять залитую соляркой и машинным маслом площадку, хозяин ее трусцой скрылся в снежной пелене, а Максим подогнал броневичок так, чтобы остановиться в полуметре от разваливающегося багажника этой странной машины. Можно было подъехать и ближе и даже слегка протаранить "трахому", дабы шакалье не успело налететь на колонку, как на падаль, которой они, наверное, и питались, судя по распространявшемуся из их ртов фирменному зловонию, но Максим решил не рисковать, боясь, что его броневик подцепит эту инфекцию, которой была поражена умирающая машина, и тогда ему не помогут ни покраска, ни антикор, ни смазка, ни хирургическое вмешательство и ампутация наиболее пострадавших деталей.

Вскоре мужичок вернулся, весь залепленный снегом, как снеговик, с ворохом сдачи в кулаках. Он принялся бегать и суетиться вокруг своей машины в поисках шланга и бензобака, затем долго не мог найти заветный рычажок, начинавший закачку топлива, потом, когда рычажок все-таки был найдет, этот мыслитель стал соображать - в какую сторону его нажимать, а когда методом проб и ошибок правильная сторона была выбрана, насос не заработал, и в бак не влилось ни капли. От отчаяния мужичок запрыгал.

Впрочем, Максим сам был хорош - убаюкиваемый неспешностью передвижения и минимумом необходимых для этого действий - надавить на газ, тронуться, проползти два метра и остановиться, он периодически засыпал, стукаясь носом или лбом о руль, пока его не будили настойчивое бибиканье сзади и стук в стекло разъяренных водителей. На два-три этапа это его взбадривало, он героически таращил глаза, глубоко дышал и тер замшевыми перчатками по небритым щекам, но потом снова начинал клевать носом и вздрагивать от матерных выкриков. Иногда движение надолго замирало - видимо, шакалов набиралось достаточное количество, чтобы не подпускать к заветному шлангу постепенно звереющих работяг и интеллигенцию, и тогда Максим мог позволить себе небольшое сновидение, очень смахивающее на фильм ужасов. Часа за полтора он преодолел двухсотметровую очередь, а когда протер глаза, то увидел, что "трахома" куда-то исчезла - надо полагать, с грехом пополам все же заправилась, а на совершенно пустую площадку, которую, по всем правилам, должен был занять его броневичок, величественно вкатывается, мигая и ослепляя габаритными огнями, широченная черная машина, очень смахивающая на катафалк своей невероятной длиной и ухоженностью, и на чьей сверкающей полировке не было ни царапины, и даже снег не мог удержаться, скатываясь с идеально гладкой поверхности. Шакал не очень-то и торопился занять незаконное место, зная, что никто не рискнет и потрогать остриженным ногтем его гроб на колесах, если не хочет, чтобы эту машину тут же не использовали по прямому назначению.

Максим врубил скорость, и пятнистый перед его броневика, предусмотрительно забранный титановыми прутьями, прикрывающими и защищающими фары, а также повышающими аварийноустойчивость этой и так выносливой и малоприхотливой машины, протаранил надвигающийся катафалк, как бумагу, смял салон чуть ли не до кресла водителя и легко, даже не кашлянув, выпер наглеца за пределы заправочной площадки. Когда это от него требовалось, броневик никогда не подводил своего хозяина.

На автозаправке замерли все звуки, даже рев перeдвигающихся и газующих машин стих, только если хoрошо прислушаться, где-то открывались или закрывались окна и хлопали двери, впуская или выпуская водителей - все в зависимости от крепости нервов и любопытства каждого конкретного человека. Шакалы очень берегли свои машины и действовали всегда стаей. Но Максим, как ни в чем не бывало, вылез из броневичка и стал откручивать крышку с бензобака.

Катафалк пока не подавал никаких признаков жизни - его хозяин или хозяева, давно отвыкшие от такого неджентльменского обращения, были в прострации от свершившегося. Наверное, даже смерть была слишком легким наказанием для сделавшего это Максима. В салоне наконец-то объявилась жизнь, кто-то попытался завести заглохший двигатель, чтобы взять под контроль все еще ехавшую по инерции машину, но в отсутствие выхлопной трубы, каким-то образом при ударе завязанную морским узлом, это было сделать затруднительно, в заклинившие двери стучали чем-то тяжелым, а когда и это не получилось с песочным шелестом разлетелось лобовое стекло, и через него стали вылезать темные фигуры. Катафалк проскрежетал о бок еще одной застывшей от изумления шикарной машины, вырвал с мясом здоровенный кусок железа, похожий на иззубренную крышку гигантской консервной банки, и наконец-то остановился. Толпа позади Максима зааплодировала. Кто-то услужливо взял из его рук деньги и побежал к кассе, а Максиму оставалось только ждать, что начнется раньше заправка или поножовщина. У столкнувшихся машин собралось штук шесть человек, и они что-то оживленно обсуждали, махая руками в сторону наглого броневика. Спор был жарким и, скорее всего, плодотворным, так как вскоре черные фигуры расступилась, между ними возникло какое-то сияние, плохо различимое за падающим снегом, раздалось шипение, оно резко переросло в оглушающий рев, и пространство между Максимом и его ненаглядным броневичком разорвала тугая струя обжигающего света. К счастью, их первым залпом не задело, только задымился мокрый Максимов плащ, а на броне машины появилась полоса копоти. Ребята сегодня попались серьезные - они не стали крутить обычную шакалью программу с долгим и нудным препирательством в стиле "ну ты че, мужик...", легким избиением гаечным ключом и монтировкой, и превращением провинившейся машины в первозданный слиток руды, слегка разбавленный пластмассой и резиной, а сразу пальнули в него из плазменной мортиры - страшного оружия, но требующего тонкого обращения и настройки. Если бы весь разряд из-за их спешки или неопытности не ушел бы в небо, то автозаправка превратилась бы в одно лавовое озеро, кстати, вместе со стрелявшими. Ребята все-таки были горячими и неумными.