Обручение с вольностью - Леонид Юзефович

— он, конечно, соблюдаться должен, но и строгость тоже необходима, ибо при отсутствии ее, особливо на уральских заводах, населенных народом дерзким и гра­мотным, нравственность быстро в упадок приходит, и закон нравственный слишком различно начинает пони­маться работными людьми и начальственными лицами, отчего случаются всякие происшествия...»

Вместе с этим письмом прибыла из Екатеринбурга книга под названием «О благородстве и преимуществе женского пола». Просмотрев ее, Булгаков решил, что к делу она не пригодится, и подарил книгу Антону Карло­вичу не без тайного намека на известные всему свету достоинства баронессы Юлии Крюднер.

Горячка, вызванная предписанием министра юсти­ции, вскоре миновалась. Новых бумаг из Петербурга не последовало — видно, у министра другие важные дела появились, а в министерстве внутренних дел прошение Евлампия Максимовича давно уже затерялось. Граф Кочубей пал происками Аракчеева — в переносном, ра­зумеется, смысле. Барон Кампенгаузен безо всяких про­исков упал в самом прямом смысле и разбился. А Ва­силий Сергеевич Ланской к заботам предшественников примерно так относился, как государь император Павел Петрович к начинаниям своей матушки, государыни Ека­терины, — без должного уважения и даже напротив. Что же касается Антона Карловича, то он, успокоившись, даже перестал морщить ноздри при встречах с советни­ком губернского правления Васильевым и про Мосцепанова вообще не спрашивал, полагая дело его уже ре­шенным.

Да и Баранов с Булгаковым оставили это дело течь самым обыденным образом, не выпуская, впрочем, его из-под своего контроля.

Так и тянулся этот год, год от рождества Христова 1824-й, от сотворения мира — 7332-й, от основания Рус­ского государства — 962-й, от введения христианства на Руси — 826-й, от покорения Великой Перми Иоан­ном III — 352-й, от избрания на царство дома Романо­вых— 211-й, от построения первого горного завода — 153-й, от явления Евлампию Максимовичу ангела в па­лисаднике — 1-й.

Наконец 28 мая этого года вынесено было решение пермского уездного суда, согласно которому отставной штабс-капитан Мосцепанов приговаривался к лишению чинов и ссылке в Сибирь на поселение.

Через несколько дней решение направили в прави­тельствующий сенат на конфирмацию, а Евлампия Мак­симовича оставили пока на губернской гауптвахте.

XXXIII

И тут, как гром с ясного неба, обрушилось на губер­нию известие о том, что пределы ее намерен посетить сам государь император Александр Павлович.

Известие это распространилось еще при начале ле­та. А в конце июня повсеместно разослан был от мини­стерства внутренних дел маршрут высокого путешест­вия. Из него доподлинно огласилось, что в августе либо сентябре государь проследует через Пермскую губернию проездом из Оренбурга в Вятку.

Об этом толковали в канцеляриях и на улице, на камских баржах и в горных заводах, супруги в постели, солдаты в караульнях и сидельцы в лавках.

И арестанты на губернской гауптвахте о том же тол­ковали.

«Наши восточные губернии слишком долго были в положении захудалого поместья у богатой барыни, — из уст в уста передавались слова, будто бы сказанные го­сударем.— Но теперь все будет по-другому!»

Многие высказывались в том смысле, что обществен­ное мнение для государственной власти суть топографи­ческая карта для генерала во время войны. А где же лучше оно познается, как не в путешествии?

Еще рассказывали такой случай.

Баловень фортуны, генерал-адъютант Чернышев, не­изменно сопровождавший государя в его многочислен­ных поездках, имел неосторожность обмолвиться в од­ном доме, что ему и путешествия по Европе наскучили, а тут предстоит ехать в Азию. Это довели до сведения государя, после чего Чернышеву посоветовано было ос­таваться в Европе — к величайшему его, конечно, сожа­лению.

«И поделом, — говорили. — Поделом!»

Но одни, как всегда бывает, только говорили, а дру­гие дело делали.

Едва высочайший маршрут за подписью самого Лан­ского был получен, как тут же на громадном простран­стве от зырянской тайги до Мугоджарских отрогов все пришло в движение. Скакали курьеры с ошалелыми ли­цами, суетились полицейские чины, заседали дворянские комитеты. Спешно свежей желтой краской покрывались казенные здания. Майской зеленью обливались обыва­тельские фасады. По грязным улицам тянули тротуары в три плахи. Определялись места обедов и ночлегов. Принимались меры к фейерверкам и иллюминациям, воздвигались арки, закладывались школы и больницы. Были употреблены все способы к поправке Сибирского тракта, езда по которому недаром слыла «реброкруши- тельной». Через Исеть перекинули новый мост, наречен­ный Царским. На казенных заводах Екатеринбургского горного округа всем мастеровым выдали чистые белые запоны со строжайшим наказом не надевать их до при­езда государя. А управляющий Кыштымским заводом Никита Зотов прислал Булгакову письмо. В нем сооб­щалось, что заводское правление и сам Зотов предпри­нимают все усилия к поимке бежавшего Климентия Ко­солапова, который скрывается в лесах близ озера Увильды и намерен лично подать прошение государю импе­ратору при следовании последнего через эти места.

Этим известием Булгаков чрезвычайно встревожился. Он-то лучше других понимал, что именно участившиеся в губернии беспорядки и подвигли государя к столь да­лекому путешествию. Беспокойно стало на Урале. Кое- кому в Петербурге новая пугачевщина уже мерещилась. И в самом деле, за один лишь год на Алапаевском, Рев- динском, Сысертском и Ижевском заводах мастеровые бунтовали. А кыштымское возмущение самым было из всех долгим и опасным. Булгаков тут же отправил Зо­тову письмо, в котором недвусмысленно намекнул, что если Косолапов будет пойман, то на должностные оп­лошки самого Зотова посмотрят в Горном правлении сквозь пальцы...

Итак, все пришло в движение, и ближайшим резуль­татом этого движения стало устранение Антона Карло­вича. Многие полагали, будто ввиду предстоящих собы­тий на губернаторской должности просто иной человек понадобился, с иным темпераментом. Но Булгаков с Ба­рановым глубже смотрели, в самый корень. Тогда видно делалось, что мера эта не может не быть связана с окон­чательным удалением от государя баронессы Юлии Крюднер и опалой библейских обществ. Таким образом, устранение Антона Карловича не минутными сообра­жениями было определено, а новым направлением всего царствования, с которым всякий порядочный человек не­медля должен привести себя в соответствие.

Памятуя об этом, Булгаков и Баранов сократили до нескольких минут прощальный визит к губернатору.

Про томящегося на гауптвахте отставного штабс-ка­питана они уже и думать забыли. Тут другие подоспели заботы. Баранова, к примеру, лишь одно интересова­ло — будет ли в свите государя Михаил Михайлович Сперанский.

Для этого интереса свои имелись причины.

Десять лет назад опальный государственный секре­тарь Сперанский проживал в пермской ссылке. В Перми с ним обошлись нельзя сказать чтобы очень ласково. Поскольку в присланном указе изгнанника предлагалось «взять под присмотр», то супруга тогдашнего губернато­ра Гермеса, Анна Ивановна, приняла это к буквальному исполнению. Она и вообще была строга, Анна Ивановна. Всю губернию под каблуком держала. Сам губернатор, возможно, по причине своей коммерческой фамилии, больше торговлишку