Девочка на шаре - Марина Друбецкая

В серой столице Александриди снова приуныл. Выйдя на московскую улицу, он инстинктивно искал рукой кнопку, которая зажгла бы хоть какой-нибудь фонарь, и желтый свет его расцветил бы унылость домов и мостовых. С вокзала поехал прямо к Лизхен.

— Ее нет, — сообщила горничная, не признавшая «короля экрана» в худом и будто ставшем ниже ростом Жореньке. Тот по-хозяйски прошел в гостиную, бросил на кресло пальто. — Елизавета Юрьевна нечасто здесь бывает, — залепетала горничная.

— Так ты, милочка, позвони ей туда, где она бывает часто! И скажи, что друг сердечный Жорж явился для лобызанья ее чресел, — ответствовал Жоренька, с любопытством глядя, как деваха среагирует на его скабрезность: та покраснела и сжалась. — Погорячей ванну наполни, милая, и звони своей хозяйке поскорей.

Он ненадолго забылся в пене, а когда проснулся, то Лизхен уже была дома — по комнатам плыл ее ласковый голос.

— Душа моя, сюда-сюда иди скорей, — пропел из ванной Жоренька.

— Сколько же ты напустил пару, — сладко пропела в ответ Лизхен, открывая дверь, впрочем, через порог не переступила, оставшись в коридоре, и тут же вскрикнула. — Ах, до чего же ты стал страшен, Жорж! Что с тобой?!

Жоренька двусмысленно, как-то незнакомо хихикнул, ушел с головой под воду и снова появился, протягивая Лизхен мокрую руку:

— Да что ты, мамочка, трусишь! Забирайся скорей ко мне. Мы так давно не видались!

Лизхен отскочила в глубь коридора. Вид Жореньки испугал ее не на шутку: вместо знаменитых кудрей — крашеные черные лохмы, кое-где седоватые, глаза почернели, запали, и он будто озирался все время, хотя кто в горячем тумане ванной комнаты мог его преследовать. Неприятный колкий взгляд, и худ до невозможности. Костистый, когтистый — вот уж действительно стал похож на ворона, каковым Эйсбар снял его два года назад.

— Не пойдешь? Ах ты, боже мой, она не хочет ко мне в жаркие воды греха! Ну и пожалеешь, тетеха! Я тебе такое мог бы показать! — расхохотался Жоренька и стал вылезать из ванной. Лизхен отвернулась:

— Жду тебя в гостиной.

Он появился в белом махровом халате, босиком, разлегся на диване.

— Кто на свете всех милее, всех румяней и белее? Ты, моя радость! И так нежно пахнешь. Иди хоть посиди со мной рядом.

Однако Лизхен демонстративно села в кресло в дальнем углу комнаты. Скрестив изящные ножки в шелковых туфельках, журчащим голоском Лизхен сообщила Жореньке, что «одной ногой замужем», что «его появления нежелательны», что «есть знакомые врачи и если он…» Он кивал в такт ее словам, пожевывая кусочек гашиша, и ему виделось, что беседа с огромным, размером со шкаф, персиком вполне клеится. Персик манил нежным пушком, на розовом его боку то и дело возникала ямочка. Жоренька блаженно улыбался. И засмеялся, когда вся эта нежная плоть, едва сдерживаемая бархатистой кожицей, покатилась к нему навстречу. И расставил руки… Лизхен приподняла его за подбородок, заглянула в зрачки — ворон отключился. Сквозь кожу похудевших рук проглядывали вены, по которым шла темная больная кровь. Лизхен поморщилась. Наутро Александриди ждали выстиранные и выглаженные вещи и адрес гостиницы, в которой для него были сняты апартаменты. С Лизхен они больше не виделись.

Где-то в райских индийских кущах Александриди подцепил «венерину» болезнь и провел несколько месяцев в лазарете в непрекращающейся лихорадке: как известно, искусственное повышение температуры тела было одним из лучших способов борьбы с заразой. Буквально: подцепи малярию, и ты почти здоров. Ну и втирания ртутной мази. Зеленоглазый англичанин, с которым они вместе путешествовали по индийским дебрям, мучился на соседней койке, но организм его сдался, и оранжевым вечером тело его завернули в простыню и унесли. С Эйсбаром Жоренька разругался после того, как тот нашел ему замену и отнял роль, а ведь мог бы и подождать несколько недель, пока человек выздоровеет. Все одно торопиться в этом липком грязном царстве некуда — время расцветает алчно пахнущими бутонами, запутывается в лианах, исчезает под немытыми пятками старцев, растущих вдоль обочин. Эти старцы-кусты с гнилыми зубами на ветках преследовали Александриди в тяжких лихорадочных кошмарах. Услышав про катастрофу на съемках, «…спровоцированную упрямым русским гением», он испытал чувство злорадства. Вернулся ли этот гений в Москву? И, кстати, не заразился ли? В первые недели в Бомбее их комнаты в старом британском отеле — мебель, обитая красным плюшем, барная стойка из черного дерева, списки сортов виски и элей, написанные на доске мелками, — были смежными. И Эйсбар поначалу был не прочь ознакомиться с результатами Жоренькиной любознательности. Как в теории, так и на практике.

Изгнанный Лизхен, Александриди с пятью саквояжами, четыре из которых были плотно забиты смолистыми кубиками гашиша, въехал в небольшой отель на Тверском бульваре, просмотрел газеты и направился в контору Студенкина. И «Московские ведомости», и «Раннее утро» писали, что его студия обещает в скором времени выпустить на экраны три мелодрамы, криминальную серию и даже сборник документальных картин: «…московскому кинематографщику сложно конкурировать с „Новым Парадизом“, крымским киногородом господина Ожогина, но все-таки столичное фильмовое производство живо».

Появление Жоржа Александриди в белом хлопковом одеянии и шерстяном пледе, наброшенном сверху на манер плаща, в конторе Студенкина вызвало определенный фурор: машинистки высунули носики из-за своих перегородок, выползли вечно сонные монтажеры, прибежала даже повариха из столовой. Александриди милостиво кивал собравшимся — вероятно, ему казалось, что он все еще в какой-то индийской деревушке. Однако в кабинете Студенкина он очнулся:

— Да вы в своем уме, господин Александриди? — вскричал Студенкин, увидев костлявую, черную от загара морду Жоржа. — Какие герои-любовники! Вам бы играть Носферату — призрака ночи, да только его уже сыграли у господина Мурнау в Берлине! Или на худой конец вампира, а у нас в производстве такой драмы пока нет! Что же вы с собой сделали, мил-человек?! Разве можно так относиться к своему капиталу? Где кудри, где стать, осанка? Вы специально довели себя до такого состояния? Для роли? Вы должны вызвать на дуэль того, кто с вами это сделал! — не останавливаясь, вопил Студенкин и одновременно глазами делал секретарю знаки, чтобы тот не смел выходить из кабинета: он не желал оставаться наедине со странным существом, подменившим шикарного Жоржа.

Скандал с места в карьер был излюбленным способом Студенкина как можно быстрее закрыть неприятную тему. Жоренька, прислонившись к мраморной каминной стойке, с неприязнью слушал студенкинские вопли. При упоминании о дуэли рот его разъехался в подобии грубой улыбки. «Пистолет?» — жалобно подумал Студенкин, увидев, что Жоренька копается в кармане рубашки. Но тот выудил портсигар.

— Закурите? — предложил он Студенкину. — Волшебная трава.

— Да я, пожалуй что, своих. Сейчас я отбываю в Германию, вернусь через месяц, тогда и посмотрим, что за это время накропают наши сценаристы, — может, что и запустим, господин Александриди, может, и запустим.

Жоренька щелкнул новомодным металлическим квадратиком зажигалки, и по периметру комнаты двинулся легкий сладковатый дымок. Жоренька прислонился к стене, обитой разноцветной майоликой, и будто выпал из пространства студийного кабинета в бесцветное «нигде» — такое с ним теперь происходило частенько. «Была бы здесь моя жена, точно бы рухнула в обморок: человек — раз! — и превратился в манекен!» — думал Студенкин, глядя на его застывшую фигуру.

В «Славянском базаре» было, как обычно, уютно и шумно несмотря на начало дня. Догуливала с вечера театральная компания — один из актеров помахал Александриди рукой, но тут же свалился со стула, и Жоренька не стал отвечать на приветствие. Сев за столик в глубине зала, он деловито рассмотрел официантов и сделал знак рукой самому высокомерному из них. Заказав обильный завтрак, он задал тому наводящие вопросы, связанные с содержимым своих четырех саквояжей, и довольно быстро получил недвусмысленные ответы. Минут через сорок, когда яйца пашот со шпинатом, тосты и ветчина были освоены, подошел обещанный посредник — юноша с синеватыми щеками, шелковой стрижечкой и улыбающимся взглядом. На вид эдакий банковский клерк в сюртуке и полосатых брючках. Он стал быстро рисовать на салфетке цифры — цены, граммы, — вглядываясь в лицо Александриди, который не очень понимал суть предложения, но знал, что для успеха предприятия надо тянуть паузу как можно дольше, и поэтому то и дело поднимал брови и смотрел на юнца то снисходительно, то грозно. Тот кивал, зачеркивал столбики цифр, рисовал новые, подчеркивал, обводил кружочками. Принесли кофе.

— Давай-ка, пушистик, кончай эти математические выкрутасы. Пиши настоящую цифру или выметайся, — сказал наконец Жоренька и бросил на юношу свой знаменитый взгляд: ледяной, уничтожающий — тот, которым его Ворон из «Защиты…» смотрел на Зимний дворец.