«Если», 2005 № 03 - Журнал «Если»

Пока курсанты изучали материальную часть «мессершмиттов» и «хейнкелей», осваивали взлет и посадку на тренажерах. Взлететь оказалось непросто, а приземлиться — еще труднее. Первые пять полетов ун-Леббель бесславно разбивался при посадке. Впрочем, у других дела обстояли не лучше. И это успокаивало.

Постепенно Ганс овладевал полетными навыками.

Любимой его книгой стали воспоминания знаменитого Германа Графа «Непобедимый», в которой истребитель рассказывал о своих воздушных победах.

Обстановка в мире оставалась неспокойной.

«Американские евреи не оставляют попыток сбросить на территорию Свободной Европы свою секретную бомбу, — сообщило берлинское радио. — Вчера над Атлантикой доблестными летчиками люфтваффе был сбит очередной американский стервятник. В беседе с представителями германского народа на заводе «Веркенграф» фюрер отметил, что подобные выходки народам Европы начинают надоедать, поэтому недалек тот день, когда вместо дипломатов заговорят пушки. Мы ничего не имеем против американского народа, — сказал вождь. — Но мы никогда не найдем и не станем искать общий язык с оседлавшими этот народ еврейским капиталом и еврейскими крючкотворами от политики. Освобождение американского народа от еврейского засилья — вот задача, которую ставит перед собой германский вермахт в ближайшем будущем. Немцы выгнали евреев из Европы, наши японские союзники изгнали их из Азии. Настало время освободить от них мир окончательно».

Квантунская армия японцев завязла в позиционных боях с русскими в Северном Китае. Верный долгу союзничества, фюрер отправил на помощь японцам около двух сотен летчиков. Но что-то странное происходило на Востоке — или Судьба отвернулась от немецких асов, или русские научились воевать в воздухе, но в Германию стали прибывать цинковые гробы. Об этом Гансу по секрету рассказал приехавший из командировки в рейх Фридрих ун-Лахузен.

— Ничего, — сказал Ганс. — Скоро мы зададим этим русским жару!

Через несколько дней на бетонную полосу аэродрома школы люфтваффе приземлился необычный самолет. Собственно, его и самолетом нельзя было назвать, так — две суповые тарелки, наложенные друг на друга. Дно верхней застеклено, а в нижней расположено убирающееся шасси в виде трех опор. И садился самолет странно — без пробежки. Просто диск завис над полем, выпустил треногу и, мягко покачнувшись, утвердил себя на земле.

— Здорово, — воскликнул Фридрих. — Вот это техника! Ей не нужны аэродромы, она может приземлиться на любом поле!

К аппарату не подпускали, но и со стороны было видно, что корпус выполнен из металла, совсем не похожего на дюраль.

— Классная машина, — сказал всезнающий Фридрих. — Обалденные летные характеристики. Представляешь, она может ходить на двадцати тысячах, чуть ниже «зенгера». А уж скорость! Вот на таких мы будем летать. Американцы и русские окажутся в заднице, Ганс!

— Непонятно, — подумал вслух ун-Леббель. — Где у него пушки?

— Это испытательная модель, — объяснил Фридрих. — Ее собрали в Бреслау, а теперь гоняют над рейхом. У нее скорость больше трех тысяч километров в час, ей тесно над Германией.

Тарелкообразная боевая машина улетела на следующий день, но разговоры о ней продолжались почти неделю. Кто-то даже врал, что сидел в кабине истребителя и видел панель управления. Ерунда, конечно, кто бы этих вралей туда пустил! Однако Мюнхгаузены везде случаются, поэтому ун-Леббель переносил эти сказки без особого раздражения. Понятное дело, кому не хочется похвастать, что он сидел в кабине совершенно секретного истребителя? Гансу ун-Леббелю этого тоже ужасно хотелось, но врать он не любил, а потому слушал вралей с едва заметной усмешкой: гору лжи и гномы не перелопатят!

А вот в кабине Me-262U он сидел уже через два месяца.

— Почему-то курсанты думают, что едва их выпустят в полет, они сразу начнут кувыркаться в воздухе, как акробаты, — сказал грузный инструктор Рудель, бывший легендарный летчик, гроза французского и русского неба, закончивший летать, но не потерявший желания подняться в воздух. Скоростные машины были не для него, поэтому Рудель завидовал курсантам, как завидует домашний гусь, наблюдающий с земли за полетом своих диких собратьев. — Никаких отступлений, Ганс! Взлет, набор высоты до полутора тысяч метров, потом полет по кругу и по команде — посадка. Ты меня понял?

— Так точно, господин майор, — вытянулся ун-Леббель.

— И без фокусов, — погрозил пальцем Рудель. — Выполнить полетное задание и сесть. Запомни, Ганс, те, кто пренебрегал инструкциями и приказами, давно гниют в земле. Небеса любят рассудительных и умных.

Ганс едва не запел, когда тяжелая, но послушная машина, повинуясь рулю высоты, оторвалась от земли. Тысяча чертей вырвалась из сопла ее двигателя. Тысяча чертей орудовала в реактивной топке так, что машина трепетала подобно норовистому коню, набирая скорость и пожирая пространство.

— Молодец, Ганс, — послышался в наушниках голос Руделя. — Полторы тысячи, ты меня слышал? И полет по большому кольцу вокруг аэродрома.

Внизу был лес, сосны и ели выделялись ярко-зелеными пятнами. Небеса были синими, и с правой стороны в светофильтр колпака ударяли лучи солнца.

С левой стороны простирался аэродром. Вокруг бетонной линейки взлетно-посадочной полосы зеленела майская трава, справа, там, где горбились ангары, серебрились такие же сильные птицы, как та, в которой сейчас сидел Ганс. Истребитель набрал заданную высоту, послушно лег на курс, и ун-Леббель ощутил себя всемогущим властелином. Это была та самая эйфория, о недопустимости которой предупреждал Рудель.

— Прекрасно, малыш, — снова одобрительно сказал Рудель. — А теперь вспомни, как надо садиться. Следи за разметкой посадочной полосы, у машины слишком большая посадочная скорость, ты можешь не рассчитать.

Как же! Ганс весело хмыкнул. Не для того он зубрил инструкции и проводил личное время на тренажерах, чтобы в первом же самостоятельном полете дать пенку!

Он сбросил скорость.

Машина клюнула носом и заметно пошла на снижение.

Нельзя сказать, что посадку ун-Леббель совершил без погрешностей, но все-таки приземлился он куда лучше многих из его группы и ориентиры выдержал так, что обошлось без выпуска тормозного парашюта, уменьшающего скорость пробежки при посадке.

Заглушив двигатель и пользуясь инерционной скоростью машины, чтобы вырулить со взлетно-посадочной полосы в ряд стоящих у ангаров машин, ун-Леббель откинул колпак кабины и радостным жадным глотком схватил свежий воздух.

Он сделал это! Он летал самостоятельно и почти без ошибок! Выбравшись из машины, он одобрительно похлопал по прохладному корпусу ладонью, благодаря за то, что он его не подвел и дал возможность показать мастерство.

Радостный и возбужденный, он прошел на пункт управления полетами, ожидая похвалы инструктора. В ПУПе царила мрачная растерянная тишина. Рудель кивнул ун-Леббелю, сделал неопределенный жест, показывая, что полет прошел нормально и довольно чисто, а потом отвел взгляд в сторону.

— Что-нибудь случилось? — недоуменно спросил ун-Леббель.

— Фюрер умер! — выдохнул унтер-офицер Шрайнер, обеспечивающий в этот день связь. — Берлин передал… В одиннадцать часов десять минут по берлинскому времени!

Империя исключает демократию.

Во главе империи всегда стоит сильная личность. Демократические институты в империи сохраняются больше для видимости, чтобы придать власти характер народности, хотя, скорее, правы те, кто утверждает незыблемость золотого правила — народ жаждет того, чего хочет вождь. При желании эти понятия можно поменять местами, но суть не изменится. Вождь лучше своего народа знает, чего тому следует хотеть. Империи авторитарны — метрополии должны управлять колониями. Придание колониям какой-либо самостоятельности снижает роль метрополии и приводит к утрате метрополией своей лидирующей роли. В свою очередь, чтобы жестко проводить эту линию в жизнь, власть метрополии тоже должна быть авторитарной. Один фюрер — один народ. При наличии множества лидеров в народе начинаются шатания, которые приводят к развалу империи.

Империя — это вождь. Он может называться царем или деспотом, он может именоваться проконсулом или императором, генеральным секретарем или президентом — неважно, как он именует себя, важно то, что это сильная личность, которая держит в жестких руках свору сановников, не давая им грызться между собой и направляя их энергию на благо империи.

Гитлер пришел вовремя — потерпевшая унизительное поражение в войне, разодранная на части стихийной революцией, ослабевшая, потерявшая союзников, Германия ждала жесткого и непримиримого лидера, который смог бы вернуть нации самоуважение, а стране прежнее положение в европейском сообществе. Адольф Гитлер решил эти задачи с лихвой — он положил к ногам нации всю Европу, разгромил загадочную и опасную Россию, избавил немецкий народ от засилья жидов и построил национал-социализм — строй, при котором одна нация жила за счет покоренных народов, не особо задумываясь о будущем этих народов.