Я, Яромир Гулливер - Михаил Семенов

Яромир чувствовал, что доверие к земле у людей издревле было огромным и благодарным, но живая природа была готова и на большее — дать перво-человеку и звуки его будущей речи, затем и музыки. Земля была переполнена звуками, но неодушевленный шум грома, ветра и камнепада нельзя было вокализировать, пропеть вослед. Существовали, правда, и живые хоры — сверчки, тявкали лисицы, всхрапывали кабаны. Озвучить их можно было только прямым подражанием. Должна была возникнуть какая-то музыкальная база, первозвук, вокруг которого возникнет великая фуга слова, речи и затем — музыки. Это смогли единственные на земле звуки живой природы, которые при желании можно было вокализировать довольно точно… над землею пели птицы… они как цветы или ветер в листве неназойливо гармонизируют окружающей мир. Кажется, замолкни они и всё вдруг будто оглохнет, лишиться неких внутренних связей с миром. Он вслушивался в звоны синиц в пустом осеннем лесу, весенне журчание скворцов, звоны жаворонков, плач над болотом чибисов, — эти звуки были звучанием самой природы. Птицы не просто сопровождали происходящее, но будто называли его имя.

Древнейшее мучительное ожидание весны возрождения жизни растягивалось на два месяца от языческой Масленицы до Юрьева дня, в котором угадывался языческий Ярило.

Яромир, пытаясь сдружиться, слиться с природой, начинал с выкликания веснянок, затем с птицепризывными припевами, да «люли лялюшечками» сопровождал Семик, затем троицкие песни, которые постепенно переходили в летние — русальские и купальские.

А как же музыка, почему она такая, а не иная, в чем секрет гармонии звукового ряда? Понимал, что предпочтение одних звуков перед другими пока скрыто в малоизученных звуко-эмоциональных реакциях человека.

Он удивлялся, как строфические конструкции песен певчих птиц, чередование сигнальных и связующих звуков, обязательная завершенность строфы, так похожи на речевые построения человека. Да и музыкальных произведений тоже. Полистьев представил как древние люди жили вслух, Наверное, как галочья стая, подпевая, наговаривая и пришептывая. Ведь без этого речевого фона скудный первоязык не смог бы превратить себя в гибкую звукосмысловую систему, речи и музыки. Яромир не сомневался, что пронзительная птичья песня это воистину крик души. Их песни слышались ему говором, разговором, чем-то одухотворенным, человеческим.

«Зимой маленькому Яру подарили новую девятиствольную, сделанную из хорошо просушенных тростинок свирель, скрепленную, правда, желтым воском, а не медью, но певшую с такими переливами, что даже козы первое время поворачивали головы, слушая эту игру. Он сделал сперва несколько трелей, пробуя инструмент, а затем заиграл. Сперва это была тихая протяжная мелодия, в которой слышалось дрожание тростников под дыханием ветра, чувствовался холодный, легкий свет луны. Мало-помалу темп ускорился. Слышался сперва нерешительный, потом частый и смелый бег босых ног по росистой траве, и, наконец, звонкий серебристый смех.»

Конечно, это был сон. Яромир много думал об этом инструменте, был уверен, что человек впервые заиграл именно на свирели. Поэтому, картины того далёкого прошлого не исчезали из его головы и днём.

Что увидел он дальше? — «В той деревне зазимовал бродячий певец и музыкант, знавший так много песен про богов и героев, что их трудно было переслушать даже в три зимы. Тем не менее мальчик свел с ним тесную дружбу и к весне имел весьма точные сведения об олимпийцах, их отношениях друг к другу и к людям.

Певец этот, по очереди жил то в одном, то в другом доме. Обитатели деревни его охотно кормили, подарили старую, но еще крепкую зимнюю одежду и по вечерам собирались слушать его пение и игру на свирели. Целые дни просиживал Ярик с этим музыкантом, носил ему из родительского дома вкусную еду и без конца слушал рассказы старого бродяги. При помощи нового друга сделал себе новую свирель, пробовал играть даже и на его большой кифаре, а также научился нескольким священным пляскам в честь Ареса, Зевса и юного Аполлона. Однажды его уже самого пригласили играть на празднике нимф.

— Тебе надо будет что-либо сыграть на свирели, а то нимфы смутились и перестали плясать. Сыграй что-нибудь человеческое. Мы любим ваши печальные песни.

— Хорошо.

И он заиграл гимн в честь ночной серебристо-хитонной богини. Этому гимну его обучил в одну зимнюю ночь не в меру напившийся неразбавленного вина его учитель, старый бродяга. Мальчик помнил, как охмелевший певец плакал, глядя на черно-синее небо, где плавал широкий светлый млечно-серебристый диск. Яромир хорошо перенял звуки. И теперь свирель его пела почти так же торжественно, как некогда у его учителя. Шум голосов совсем прекратился, и весь ушедший в игру Яр не заметил, как обступили его со всех сторон тесной толпой легконогие нимфы. Обнявшись, касаясь друг друга висками и легкими кудрями, стояли, храня молчание, стройные дочери леса, и лишь тихие, но глубокие вздохи подымали порой их матово-белую грудь. Когда он кончил играть, одна из нимф подошла и, заглянув ему в глаза, молча и ласково погладила его по щеке. Другая нимфа села около и потрепала мальчика по колену, мальчик почувствовал теплое дыхание на своем лице, и чья-то небольшая ладонь легко легла к нему на плечо. Перед ним была незнакомая золотистоволосая тонкая нимфа. Наклоненное лицо было прекрасно.

— Ты хорошо играл, человеческий отрок. Дай поцеловать мне твой лоб. И на челе Яра яркой звездой вспыхнул её поцелуй.

Кругом было тихо. Солнце скрылось бесследно. Багряный пожар на горных вершинах угас. Наступила черная ночь. Очертания кустов расплылись в общей, всепроникающей тьме…»

Что знал о первых струнных инструментах Яромир в свои студенческие годы, где впервые они были упомянуты, возвеличены как элемент культа богов? Конечно, на Олимпе. На многих изображениях бога-олимпийца Аполлона в руках у него струнная лира. По одной мифологической легенде её он получил от другого олимпийского бога — Гермеса. Сын Зевса и горной нимфы Майи, Гермес был вестником богов, богом скотоводов и пастухов, покровителем путников и проводником душ умерших в подземное царство Аида, а также покровителем плутовства и воровства. Он родился в пещере, мать запеленала его и положила в колыбель. Однако младенец рос так невероятно быстро, что не успела мать отвернуться, как он встал на ноги и отправился на поиски приключений. Прибыв в Пиерию, где паслось прекрасное стадо коров Аполлона, Гермес решил украсть их. Чтобы коров не нашли по их следам, Гермес ободрал кору упавшего дуба и привязал ее к копытам коров. Обнаружив пропажу, Аполлон бросился искать стадо, но безрезультатно. Ему пришлось объявить о награде тому, кто задержит вора. Блуждая по дорогам Аркадии в поисках вора, Силен и сатиры услышали приглушенные звуки незнакомой музыки. Нимфа, выйдя из пещеры, сообщила