Истинный дАртаньян - Жан-Кристиан Птифис

30 мая 1663 года по приказу короля Палата правосудия была переведена в Арсенал[66]. Поскольку казалось нежелательным, чтобы заключенный находился в месте, слишком удаленном от того, где заседали следователи, было решено перевести его в Бастилию под охраной всей мушкетерской роты.

В древней крепости в Сент-Антуанском предместье царил друг Бемо, который в отличие от д'Артаньяна не пренебрег возможностью установить приятельские отношения с Фуке во времена его могущества. К величайшему замешательству Бемо в шкатулках суперинтенданта было обнаружено множество его писем. Теперь же он считал себя другом Кольбера и давал всем понять, что будет счастлив тайно охранять столь опасного преступника. Однако Людовик XIV, который не слишком ему доверял, предпочел избавить его от выполнения этой щекотливой задачи и поручил ее выполнение д'Артаньяну.

Итак, наш мушкетер на все время судебного процесса установил в Бастилии, в комнате по соседству с камерой своего подопечного, свою походную кровать, а г-жа д'Артань-ян продолжала у семейного очага коротать свои дни в одиночестве, замышляя месть...

На внутренней площадке Бастилии и на дороге, идущей вокруг крепости со стороны контрэскарпа[67], д'Артаньян расположил своих мушкетеров, дав им приказ днем и ночью следить за окнами тюрьмы и докладывать обо всех подозрительных движениях. Поскольку общественное мнение, поначалу откровенно враждебное, затем более неопределенное, стало теперь проявлять сочувствие к заключенному, д'Артаньян в еще большей степени, чем ранее, опасался дерзкой попытки освобождения извне.

Что касается самого Фуке, то д'Артаньян мог не волноваться и спать спокойно. Несчастный узник и не мыслил о побеге. Живительное одиночество вдали от мирского тщеславия возродило в нем веру его детства. И с этих пор Фуке, сидя в своей камере, размышлял, молился, постился к великой радости своей набожной матери, которая за несколько месяцев до этого отреагировала на известие о его аресте следующим поразительным восклицанием:

– Благодарю тебя, мой Боже! Я всегда просила тебя о его спасении; вот и путь к нему!

Фуке вставал утром в 7 часов. Посвятив некоторое время духовным упражнениям, он садился за работу и работал до 11 часов вечера. Чтобы развлечься, он посвящал днем какое-то время чтению душеспасительных книг, которыми его снабдил д'Артаньян. За несколько месяцев его внешний вид стал неузнаваем. Его некогда темные длинные волосы полностью побелели, спина сгорбилась, голос ослабел. Его породистое лицо, нравившееся стольким прекрасным женщинам, было теперь изрезано глубокими морщинами. Будучи унижен, он перестал носить пышные одежды с кружевными рукавами, обшитыми золотой тесьмой, и надевал более простую одежду.

Д'Артаньян все время обращался с ним очень уважительно, однако из боязни злословия избегал открытого проявления своей все более возраставшей симпатии, ибо его мнение так же, как и общественное, эволюционировало в этом направлении. Каждый день он наносил Фуке визит и справлялся о его нуждах. Когда наступало время допросов, он заходил в камеру заключенного и вместе с несколькими охранниками отводил его в зал, где заседали судебные следователи и секретари. В часы трапез он отправлялся на кухню и, заменяя Вателя, давал указания о том, какие блюда желает нынче узник.

«Г-н д'Артаньян, – сообщал в своем Журнале Оливье Ле-февр, – сказал мне, что в период Поста он подавал Фуке только сельдь, треску и другую свежую рыбу; на Пасху – говядину и баранину, а не цыплят или дичь; что Фуке постился на хлебе и воде каждую субботу и с тех пор, как был арестован, д'Артаньян постоянно видел его либо молящимся Богу, стоя на коленях, либо пишущим, сидя за столом».

Тем временем процесс начал принимать более благоприятное для заключенного течение. Прокурор Шамийяр и судья-докладчик д'Ормессон спорили по каждому поводу.

– Я не могу допустить, – бурчал д'Ормессон, – чтобы меня подхлестывали каждое утро. Господин де Шамийяр из разряда тех советчиков, каких я не терплю.

По мере ознакомления с документами досье, д'Ормессон становился все более терпимым по отношению к Фуке, понимая, с каким упорством и с какой страстью того стараются погубить. Неправильность проведения процесса с каждым днем становилась для него все более очевидной, равно как и несправедливость большинства выдвигаемых против заключенного обвинений.

В Бастилии отношения между комендантом де Бемо и его другом д'Артаньяном складывались не лучшим образом. Дело Фуке поссорило их. Попав в стены крепости, младший лейтенант мушкетеров стал относиться к своему сотоварищу с ужасным недоверием и был раздосадован тем, что не получил задания охранять и Фуке и Пеллиссона. Короче говоря, наши два приятеля с холодностью боролись друг против друга, смотрели друг на друга высокомерно и обедали отдельно. Сложилось даже соперничество по части обедов – соперничество за то, кто пригласит к себе судей-докладчиков!

«В понедельник 7 апреля на Страстной неделе (1664 г.), – рассказывает тот же д'Ормессон, – я с утра работал в Бастилии, и ничего необычного там не происходило. Я пообедал у г-на Бемо, куда д'Артаньян не пожелал явиться и пригласил к себе на обед моих помощников, как бы сердясь, что я общаюсь с г-ном де Бемо».

Чтобы не вызвать недовольство такой отчаянной головы, как д'Артаньян, д'Ормессон спустя несколько дней пообещал два раза подряд прийти обедать к нему, где, впрочем, добавляет достойный следователь, он «нас очень славно попотчевал».

К счастью, весной 1664 года король уехал из Парижа в Фонтенбло и решил увезти с собой Палату правосудия и обвиняемых. Поскольку не было возможности надежно охранять заключенных в месте, «кое было создано для развлечения и удовольствий», было решено разместить их по соседству, в старой тюрьме Морэ, куда д'Артаньян явился 21 апреля, чтобы осмотреть это внушительное здание, в котором ему предстояло командовать. Защищенная подъемным мостом и толстыми – в несколько метров – стенами, эта башня-крепость полностью обеспечивала надежную охрану узника. Тем не менее дотошный тюремщик приказал кое-что перестроить в интерьере и счел за благо поставить на окнах решетки.

Вплоть до последнего момента план переезда хранился в полной тайне от бывшего суперинтенданта и его собратьев по обвинению. В Фонтенбло, в Овальном кабинете, где его принял Людовик XIV, д'Артаньян получил указание не позволять своим узникам говорить с кем бы то ни было, даже со своими адвокатами, – настолько еще вызывало страх былое могущество Фуке.

«Мы не должны ничего упускать из виду, – писал Фуко Кольберу 4 июня. – Гордыня его сторонников все еще непомерна, все полны угроз, и г-н д'Артаньян сказал мне сегодня, что Вам, сударь, следует остерегаться более, чем когда-либо. Он, кстати, счел необходимым поехать завтра в Морэ, желая лично убедиться, в каком состоянии находится это место, прежде чем перевозить туда заключенных».