Гребень Клеопатры - Мария Эрнестам

И он отошел от столика. Мари удивленно поглядела ему вслед, потом на сцену, где женщина в длинном платье, нарочито картавя, исполняла французский шансон.

— Ты никогда не говорил нам, Фредерик, что бываешь здесь. И часто это случается?

Фредерик смотрел на ее вьющиеся волосы и глаза цвета лаванды. В лесу не растет лаванда.

— Почему у нас с тобой ничего не вышло, Мари? — проигнорировав ее вопрос, спросил он. — Почему ты выбрала этого Дэвида из Ирландии? Ведь он так плохо обращался с тобой. Я не знаю всех деталей, ты мало что рассказывала, но…

— Фредерик! — Мари взяла его за руку. — Фредерик, я люблю тебя. Ты очень много для меня значишь. И можешь поверить, я тысячу раз раскаивалась, что… но я не осмеливалась… а потом, после Дэвида, был неподходящий момент.

Фредерик почувствовал во рту привкус крови.

— Не осмеливалась? Почему ты не осмеливалась на это со мной, но осмелилась с Дэвидом и чуть не осмелилась с Карлстеном, который сидел рядом с тобой на похоронах?! Ты же видела его первый раз в жизни! Причем на похоронах его отца, к смерти которого мы все трое причастны! Вот это действительно неподходящий момент. А для тебя он оказался очень даже подходящим, чтобы снова влюбиться!

— Ни в кого я не влюбилась. Просто сидела и болтала с симпатичным человеком. Вот и все. Это не имеет к тебе никакого отношения. И вообще, по какому праву ты так со мной разговариваешь? Откуда я могла знать, что интересую тебя, если ты меняешь подружек как перчатки? Даже скажи я «да», что бы это изменило? Возможно, я интересна тебе только потому, что между нами никогда ничего не было. Ты просто хочешь новизны в отношениях.

Фредерику стало стыдно. Унизительно спрашивать женщину, почему она выбрала не тебя.

— Неважно, — сказал он. — Мы здесь не для того, чтобы говорить об этом.

— А знаешь, о чем я думала по дороге сюда? О том, что ты — один из самых красивых мужчин, которые мне когда-либо встречались. И что чувства, которые я к тебе испытываю, — самые теплые и красивые, которые только бывают на свете. Это любовь, основанная на доверии и нежности. Вот только нужна ли она тебе?

Фредерик посмотрел на нее.

— Ты желаешь мне добра, Мари, я знаю. Прости меня. Глупо спрашивать, почему тебя не любят. Зачем унижаться? Расскажи мне лучше про новый заказ. По телефону я ничего не понял.

Мари смотрела на сцену. Женщину в длинном платье сменила пара, которая дуэтом исполняла песню на немецком. «Freundin». «Подруга». Мари вздрогнула. Нет, сейчас не время влюбляться.

— Когда похороны закончились, Анна попросила меня прийти в кафе. Если бы ты не ушел, она позвала бы и тебя. А где ты был, кстати?

— Я ушел. Не мог больше это выносить.

Мари сглотнула. Она заметно нервничала.

— Если ты видел, что я сидела рядом с сыном Эльсы, кстати, его зовут Лукас, наверное, заметил и то, что соседом Анны оказался пожилой мужчина, друг Эльсы. Его зовут Мартин Данелиус. Анна, разумеется, ему очень понравилась. Как всегда. Что в ней есть такого, чего нет в нас? — Она невольно улыбнулась, и Фредерик ответил ей улыбкой. — Этот Мартин тут же поведал Анне всю историю своей жизни. Может, потому, что его жену тоже звали Анной. То есть зовут. Они познакомились еще в школе и были счастливы вместе, хотя у них и не было детей. Но потом все изменилось. У его жены болезнь Альцгеймера, и теперь, после удара, она лежит в коме.

Мари замолчала и взглянула на сцену. «Meine beste Freundin, meine beste Freundin…» — раздавалось оттуда. «Моя лучшая подруга». Фредерик пытался понять, о чем она думает.

— Это песня о лесбийской любви, — сказал он. — Когда дружба между женщинами перерастает в нечто большее. Написана между двумя мировыми войнами. Тогда люди были куда терпимее, чем сейчас, и открыто говорили о том, о чем сейчас предпочитают шептаться. Знаешь, сколько в Германии тех лет было талантливых композиторов и авторов текстов, которые создавали произведения, воспевавшие демократию и свободную любовь? Потом к власти пришел Гитлер, и все закончилось. Но прости, я отвлекся. Ты говорила про жену Мартина. Сколько ей лет?

— Около восьмидесяти. Она больна уже давно. И прежде чем потерять рассудок, взяла с Мартина обещание. Она прекрасно понимала, что ее ждет, и боялась оказаться прикованной к постели. И заставила мужа пообещать, что, когда придет время, он поможет ей… перебраться на другую сторону. Красивая история. Только вот одно «но»… Эльса знала о его проблеме и порекомендовала ему обратиться в «Гребень Клеопатры». Что он и сделал. И обещал хорошо заплатить. Ты понимаешь, о чем я?

Фредерик молчал. Ему на ум пришла нелепая и смешная мысль: все люди вокруг гораздо богаче, чем кажется на первый взгляд. Например, Михаэль. Фредерик почувствовал тошноту и опустил голову на руки. «Гребень Клеопатры» получил новый заказ. Как и хотела Миранда. «Теперь ты довольна?» — мысленно спросил ее он. В голове у него прозвучало: «Да, довольна».

— Тебе нехорошо? — откуда-то издалека донесся до него голос Мари, и Фредерик заставил себя снова посмотреть на нее. Сейчас, с покрасневшими от слез глазами, она напоминала ему кролика. — Я тебя понимаю. Мы с Анной тоже в шоке. Трудно осознать, как мы оказались в такой ситуации и как из нее теперь выбираться. Но у меня было пару часов, чтобы придумать, что нам делать.

— И что же?

— Я хочу исчезнуть. Я предложила Анне вернуть деньги Эльсе и уехать из города. Но она сказала, что уже слишком поздно. Она зарезервировала для отца комнату в доме престарелых и не может это отменить. Я ее понимаю. Хотя сама готова была отказаться от своих планов вернуться в Ирландию. Или уехать туда без этих кровавых денег. Короче говоря, мы должны сообщить этому старику, что не можем ему помочь.

— Разумеется, — прошептал Фредерик.

— Фредерик, с тобой все в порядке?

Чувство утраты. Как тогда… Он уже начал верить, что все обошлось, когда отец вошел к нему в комнату и нашел ружье. Чувство полной и безвозвратной утраты. Когда отец с ружьем в руке быстрыми шагами вышел во двор, он бежал следом и умолял сжалиться над ним и его кроликами. А как описать чувство, которое он испытал, когда отец распахнул дверь клетки и стал хватить кроликов одного за другим за загривок и швырять на траву. «Даю вам последний шанс. Покажите, как вы умеете прыгать, жалкие твари. Докажите, что в вас осталось хоть что-то от диких животных». Неуверенные, но радостные движения кроликов на траве. В первый и последний раз они оказались на свободе. Они запрыгали к лесу и исчезли между деревьями. Отец расхохотался. «Вот теперь начнется настоящая охота. Пойдем, пацан, я тебя кое-чему научу».

— Я в таком же шоке, как и вы с Анной. Не знаю, что сказать. Разумеется, мы должны отказаться, а потом затаиться на какое-то время. Это не так сложно. Мне приходилось скрываться и раньше, а потом я всегда возвращался обратно. — Фредерик с трудом подавил тошноту. — Я не хочу даже думать о том, как на самом деле умер муж Эльсы, — прошептал он. — Он мертв, и я предпочитаю верить, что он умер естественной смертью. И никогда больше не вспоминать об этом. Но мы не должны больше браться за подобные дела. Надеюсь, Мартин не станет убивать жену сам, если мы откажемся. Судя по твоим словам, он твердо намерен исполнить клятву, и его можно понять. Он оказался в чрезвычайно сложной ситуации. Я понимал и Эльсу, когда она рассказывала об издевательствах, которым подвергал ее муж.

— Я тоже их понимаю. Согласна с тобой, это просто невыносимо.

Они замолчали и посмотрели друг на друга. Мари погладила Фредерика по щеке. Он взял ее руку, нежно поцеловал в ладонь и согнул пальцы, как будто хотел сохранить там свой поцелуй, не дать ему улететь.

— Фредерик, я не хочу думать, что любой человек потенциально готов совершить убийство, но события последних недель заставили меня усомниться в этом.

— Меня тоже, Мари. Но это неправильно. Так не должно быть.

— А ты помнишь, как врач сказал Анне, что большинство преступлений остаются нераскрытыми? — спросила Мари со страдальческим выражением лица.

Музыка стала громче, и она снова обернулась к сцене, чтобы рассмотреть выступающих там женщин — их наряды, прически, украшения, красные губы, растянутые в улыбке. Мари прищурилась, и Фредерик догадался, что она все поняла. Что выдало их? Бедра? Плечи, слишком острые, чтобы их можно было скрыть под пушистыми боа? Голоса? Мари повернулась к Фредерику.

— Эти певицы… — медленно произнесла она. — Они женщины? Или переодетые мужчины?

— Да, это мужчины. Большинство исполнителей в этом клубе — мужчины. Многие об этом не догадываются. Только восхищаются их красотой. Другим это знание доставляет удовольствие. Их привлекает противоестественное.

Мари ничего не сказала. Наверное, она тоже подумала, что женщины на сцене слишком красивы, чтобы быть настоящими.

— Их называют по-разному… — продолжил Фредерик, — транссексуалы, бисексуалы, трансвеститы… Дело не в половой принадлежности. Для них это — способ самовыражения… Когда-то в древности все роли в театре исполняли только мужчины. И никто не видел в этом ничего предосудительного. И к сексу это тоже не имело никакого отношения.