В направлении Окна - Андрей Лях

У Гэвина было тринадцать человек, не считая его самого, плюс какие-то знакомства в буферной зоне Заповедника. Года полтора назад у них с Барком случилась пара бурных выяснений отношений, способствовавших расширению городского кладбища, но теперь установился паритет, и стороны делили власть и перспективу хотя и положив пальцы на известные крючки, но пока что в рамках законности. На ближайших выборах Гэвин намеревался дать бой правящей группировке, но какова была его политическая платформа, Холл представлял себе неясно.

Итак, Сабина Ричмонд. Соломенного цвета волосы, голубые глаза, семнадцать лет. Она не пришла в школу, и Холл грозно спросил: «Где Сабина?»

Сначала все молчали. Потом поднялся гвалт. Были такие, кто предвкушал развлечение, другие смотрели с чисто исследовательским интересом, но большинство уверовало в то, что могучий и непобедимый учитель Холл постоит за справедливость. Наверное, думалось ему, в тот момент они решили, что обрели святого Георгия.

— Кто-нибудь один! — рявкнул Холл. — Почему он не пускает ее в школу?

Отец Сабины, Неудачник Ричмонд, совершил очередную глупость, как-то не поладил с Гэвином и в результате оказался заперт в собственном доме. Гэвин заявил, что превратит его в дуршлаг, если кто-то из Ричмондов сделает шаг за порог. Поэтому отец держит Сабину под замком, а сам находится в невменяемом состоянии.

Холл посмотрел в окно. За окном были видны кусты и берег реки.

— Перерыв на пятнадцать минут, — приказал он. — Никто не расходится.

Он сел в машину и поехал к Ричмондам. Машина, помнится, была весьма любопытная — широченный «форд», необыкновенно щедро украшенный всевозможными огнями, фарами, мыслимой и немыслимой подсветкой; на своем веку он сменил много хозяев и мастей, утратил первозданную металлическую крышу, приобрел взамен брезентовый верх, и ныне в таком виде служил Холлу. Злополучный Ричмонд, потеряв веру в будущее, скрасил настоящее бутылью самодельной дымовухи и пребывал во всеуравнивающем забытьи на застеленном черными матрасами топчане. Сабина стирала в заклеенном пластмассовом корыте, установленном на двух стульях.

— Собирайся, — сказал Холл, — едем в школу.

Она ни слова не возразила, собрала тетрадки и села в машину. В общем, это был вполне обычный день. После занятий он отвез ее обратно, вернулся и стал ждать событий.

У этих сказок Гофмана была, правда, увертюра. За те часы, что Холл общался с ребятами в классе, он, естественно, оказывался в курсе всех городских новостей и сплетен и, что греха таить, в ответ тоже не молчал, так что Гэвину наверняка уже не раз докладывали, в каких выражениях учитель отзывается о политических коллизиях. Но до той поры все как будто сходило. Холл сидел в пустом классе за столом у кафедры, подаренной преподобным Левичюсом, и делал пометки в своем импровизированном журнале с зачетами, таинственными плюсами и минусами, когда к школе подъехала машина — армейский «лендровер» — захлопали дверцы, и в класс вошли двое.

Гэвин был роста выше среднего, выглядел лет на тридцать с небольшим, носил не лишенную изящества бороду и очки в металлической оправе. Его сопровождал кряжистый детина неопределенного возраста, с лицом лошадиным, но явно восточно-азиатской лепки, с застывшей полуулыбкой. За плечом у него, словно привычная часть одежды, висел видавший виды «узи». Детина присел у входа, а Гэвин прошел между столами и остановился в противоположном конце класса.

— Вас зовут, кажется, Холл, — начал он неторопливо. — Вы новый человек в наших краях и, наверное, я совершил ошибку, не поставив вас в известность о некоторых моментах, но я полагал, что существуют какие-то очевидные вещи, которые не нужно пояснять.

Он говорил словно в задумчивости, как будто размышляя вслух, но вместе с тем достаточно безапелляционно; сдержанно жестикулировал, отмеривая в воздухе какие-то объемы, изредка прикасался к бороде или очкам и так же изредка поглядывал на Холла.

— В городе сложилась вполне стабильная система отношений, и она существует, и будет существовать независимо от того, как вы ее воспринимаете. Ваше сегодняшнее поведение я расцениваю как попытку демонстративно противопоставить меня некой, с вашей точки зрения, городской структуре. Не представляю себе, как можно было не понять, что я и город — это единое целое, и нелепо изображать из себя в данной ситуации Робина Гуда.

Гэвин был, несомненно, умный человек, в свою спокойно льющуюся речь он охотно вставлял паузы, предоставляя Холлу возможность возразить и привести какие-то аргументы, но Холл слушал молча, сложив руки на крышке кафедры.

— Ричмонд должен быть подвергнут остракизму, и он будет ему подвергнут, в этом вам ничего изменить нельзя, но я не хочу, чтобы вы думали, что такие случаи и впредь будут для вас проходить безнаказанно. Я, например, могу подать на вас в суд хотя бы за незаконно занимаемое жилье Джозефа Кобли, и вам гарантированы по крайней мере шесть месяцев тюрьмы. Это не значит, что я так поступлю, это просто такой, скажем, контрфорс вашим сегодняшним, да и не только сегодняшним, поступкам. Я не всегда буду таким снисходительным. Если вы при этом рассчитываете на свои деньги, то это опять-таки доказывает, что вы не понимаете ситуации. У нас с вами могут быть прекрасные отношения на какой угодно почве, но я хочу предупредить, с тем чтобы в дальнейшем не происходило подобных эксцессов.

Закончив свои наставления довольно жестким менторским тоном, Гэвин подождал вопросов, не дождался и стал поворачиваться, чтобы уйти.

Холл выстрелил в него сквозь кафедру, изуродовав полированную фанеру тремя белыми вертикальными оспинами; во вторник, еще до уроков, ребята разглядывали их с восхищением и совали пальцы в отверстия, потом, правда, интерес поугас.

Друг-приятель сорок четвертый сбил Гэвина с ног как международный экспресс, политика отбросило к двери, и он в четверть секунды перестал представлять единое целое с городом Эдмонтоном. Кровь из пробитой шеи хлестнула вверх, залила пол-лица и одно стекло очков; правую руку Гэвин откинул по полу назад, словно собираясь приветствовать Холла на римский манер.

Восточно-азиатскому телохранителю пуля вошла в скуловую кость и вышла сзади головы, прихватив с собой затылок со всем содержимым на противоположную стену. Улыбка сохранилась на его лице, но теперь в ней проступило что-то скорбное.

Спустившись в проход. Холл печально посмотрел на дело рук своих. В этот момент дверь с громом отворилась, и в класс ворвался Кантор с винтовкой в руках. С первого же взгляда было ясно, что деловые планы Гэвина претерпели существенные изменения.