Анти-Ахматова - Тамара Катаева

Утром я пошла к Над. Ал. Пешковой. Разнюхать, не может ли она добиться для NN привилегированной больницы. (Военной? Или какого-то правительственного корпуса?). Застала Надежду Алексеевну, которая была весьма приветлива и обещала поговорить.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 498

Я отправилась к NN. Обрадовалась, услышав из-за двери смех (Ф.Г. показывала, как NN рассматривает свой температурный листок).

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 498

Меня вызвал к себе — через Раневскую — Радзинский и сказал, что надо пойти к Толстому, устроить деньги. Я пошла. Толстые обедали. Я оторвала от обеда Людмилу Ильиничну. Она выслушала и пошла выяснять.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 497

Монолог был самый гневный и увы! очень грубый. «Кто смеет бегать и клянчить от моего имени? Да не желаю я этих денег, они мне не нужны. Как она смела пойти без моего разрешения? Делают из меня такую же свинью, как сами! Неужели я прожила такую страшную жизнь, чтобы потом ТАК кончать?»

Ничего преступного увидеть не могу. Ведь это не пособие, ведь издательство должно NN гонорар, а Толстой — шеф издательства. Раневская (инициатор похода) молчала.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 498

За NN на легковой машине приехал директор клиники с сестрой; повезли в Ташми, но в особую какую-то палату. Всю дорогу сердилась.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 499

Пошли вместе. Раневская, как всегда, поражает пьяным возбуждением и какой-то грубостью и тонкостью вместе. Никого не пускают. Мы ходили к кому-то высшему, Раневская щеголяла заслуженностью.

Квадратная голубая палата, сверкающее окно. Расспрашивала Раневскую о комнате, о вещах, целы ли книги, кому что отдали. Обо всех мелочах. При нас принесли ей обед из Правительственной поликлиники.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 500

Меня ждала Надежда Яковлевна (Мандельштам), очень расстроенная. Сообщила нечто, чего я не хотела бы слышать: «NN объявила мне, что так как она помещена в Правительственной палате, то она не считает возможным, чтобы я ее посещала. Не думаете ли вы, что такая осторожность излишня? Я думаю, Осип на такое способен не был».

О, бедная моя. Ведь я не сумею «забыть и простить».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 499

NN диктовала Раневской телеграмму Пуниным: «Лежу больнице больна брюшным тифом желаю всем долгой счастливой жизни».

В Ленинград она сообщила также Лидии Гинзбург: «Больна брюшным тифом подготовьте Гаршина». Какая мелодраматичность. Готовят тогда, когда нужно сообщить о чем-то все-таки худшем, чем просто (у нее была — «просто» нетяжелая форма тифа) болезнь.

Когда Чуковская стала отговаривать, жалея адресатов, Ахматова, откричавшись, сердито засмеялась: «Господь с вами, Лидия Корнеевна, что это вдруг стали такой христианкой!»

Очень безжалостно все-таки. Ведь в Ленинград.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 501

Послала Гаршину еще телеграмму, где упоминается «строгая диета»: «Это если в предыдущей телеграмме не пропустили слова «тиф», так чтобы он догадался».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 506

«У меня было осложнение, так как меня два дня кормили бараньим супом. К счастью, Ф.Г. это обнаружила. Теперь она принесет мне куриный: сама покупает куру, сама ее варит… Она меня спасла».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 507

Надеюсь, об этих ужасах она телеграммой в блокадный Ленинград Гаршину не сообщала.

Уход за ней отличный, директор правительственной поликлиники прислал особую сиделку и звонок (а то раньше надо было стучать ложечкой). Сиделка — деревенская дуреха, но это не важно.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 504

Я объяснила, что в Доме академиков было бы идеально — но у нее мало денег, а там надо много платить. «Да. А почему, если у нее трудно с деньгами, она не займется переводами?»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 508

Это Чуковская рассказывает о низости современников Ахматовой, которые не могут постичь величие ее души и подло предполагают, что она, вместо воплощения великих замыслов, займется переводами.

Сегодня я пошла к ней в стационар. Она вышла ко мне — в нарядном синем халате, с пушистыми, только что вымытыми волосами.

Разговор, который мы вели, был странен — по злости с ее стороны, по какой-то упорной меркантильности <…>: «А знаете, Радзинские-то ведь оказались бандитами. Он сам признался, что брал все время себе мой паек — весь мой паек… Вы подумайте! Холодные, спокойные бандиты. Это после стольких демонстраций заботы и преданности». — «Кому же он признался?» — «Фаине Георгиевне».

Я молчала. По-видимому, раздраженная этим молчанием, она несколько раз повторила слова о бандитизме. Потом: «Как я скучаю по Наде… <…> Ведь она и Ф.Г. и Ломакина спасли мне жизнь. Иначе я давно лежала бы на кладбище. Особенно после того, как Ваш убийца врач, которого Вы привели (зачеркнуто полторы строки — Е.Ч.). Скажите, зачем Вы его тогда привели? Для чего?» — «По-видимому, для того, чтобы убить Вас, NN. Для чего же еще!» <…>

<…> Пришла Ф. Г. Я встала. NN радостно подошла к ней: «Я сама мыла голову!» — «Ну NN, разве можно самой!» (вырезана половина страницы — Е.Ч.).

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 514–515

После этого Лидия Корнеевна перестала навещать Анну Андреевну, та не вспоминала о ней десять лет. Через десять лет Чуковская написала Ахматовой короткое письмо — и отношения возобновились. Они никогда не вспоминали ничего из ташкентской жизни, и только когда к Ахматовой приходила «третья слава» в хрущевские года и она опять почувствовала себя «окруженной» — тогда над Чуковской вставал призрак Ташкента.

Народ безмолвствовал.

ГРАЖДАНСКАЯ ПОЗИЦИЯ

27 сентября 1944 г.

Запись С. К. Островской

Ахматова заботится о своей политической чистоте. Она боится. Она хочет, чтобы о ней думали как о благонадежнейшей.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 106

Это — исчерпывающая характеристика ее гражданской позиции. Она просто не смогла заставить официально признать себя этой благонадежнейшей — не хватало политического темперамента. А все, что делала и говорила в этом плане, — все постыдно.