Мир Реки: Темные замыслы - Филип Фармер

Бывало, равнины сужались и холмы подступали к самому берегу Реки. А бывало, Река разливалась озерами шириной в три, четыре, шесть миль. Время от времени горные гряды пересекались одна с другой, и судно плыло по узким каньонам, где вода текла так быстро, что буквально кипела, а небо над головой превращалось в голубую ленту, и черные стены подступали к судну.

И повсюду жили люди — и по берегам Реки, и на холмах.

Теперь путешественники уловили некую систему. Воскресшее человечество располагалось по берегам Реки в определенном, хотя и не выдержанном строго, хронологическом и национальном порядке. Судно проплывало мимо областей, заселенных словенами, итальянцами и австрийцами, умершими в последнем десятилетии девятнадцатого века, плыло мимо венгров, норвежцев, финнов, греков, албанцев и ирландцев. Время от времени путешественники попадали в места, где обитали народы из других стран и времен. На участке протяженностью в двадцать миль жили австралийские аборигены, которые на Земле ни разу в глаза не видели европейцев. На отрезке протяженностью в сто миль жили тохары[32] (народ Логу). Во времена земной жизни Христа они обитали в местности, впоследствии ставшей китайским Туркестаном. Говорили они на языке, являвшемся самым восточным из языков индоевропейской семьи в древние времена. Культура их некоторое время процветала, но пришла в упадок из-за наступления пустыни и набегов диких племен.

Осуществляя поспешные и не слишком точные исследования, Бёртон определил, что в каждой области обитало примерно шестьдесят процентов людей какой-то одной национальности, процентов тридцать другой и, как правило, из другого времени и еще десять процентов — из самых разнообразных мест и времен.

Все мужчины вернулись к жизни обрезанными. Все женщины воскресли девственницами. Для большинства женщин, как понял Бёртон, это состояние продлилось только до первой ночи.

До сих пор они не слыхали, чтобы хоть одна женщина забеременела. Кто бы их сюда ни забросил, он, видимо, позаботился об их стерилизации, и не без причины. Если бы человечество могло плодиться, долина Реки через столетие стала бы страдать от перенаселенности.

Поначалу казалось, что никакой другой животной жизни, кроме человеческой, здесь нет. Теперь уже было известно, что по ночам из почвы выползают некоторые виды червей. А в Реке жило не менее ста разновидностей рыб — от маленьких, в шесть дюймов длиной, до громадин величиной с кашалота — речных драконов, что обитали на дне Реки, на глубине в тысячу футов. Фрайгейт сказал, что животные помещены тут не случайно. Рыбы питались падалью и очищали речную воду. Некоторые виды червей поедали отбросы и трупы. Другие выполняли обычную функцию дождевых червей.

Гвенафра немного подросла. Росли все дети. Пройдет лет двенадцать, и в долине не останется ни детей, ни подростков, если везде условия таковы, какие до сих пор наблюдали путешественники.

Задумавшись об этом, Бёртон как-то сказал Алисе:

— Этот ваш дружок, преподобный Доджсон, — ну, этот парень, что любил только маленьких девочек. Трудновато бы ему тут пришлось, а?

— Доджсон извращенцем не был, — возразил Фрайгейт. — Но вот каково будет тем, для кого объектом сексуальных желаний являются дети? Что они станут делать, когда дети вырастут? А что станут делать те, кто привык получать наслаждение от того, что мучил и избивал животных? Знаете, а мне жаль, что тут нет зверей. Люблю кошек и собак, медведей, слонов — почти всех животных. Но не обезьян: они слишком походят на людей. Впрочем, я все-таки рад, что их нет здесь. Теперь их никто не обидит. Всех бедных беззащитных зверюшек, которые так страдали от голода и жажды из-за беспечности или злобы людей. Теперь этого нет. Те же самые чувства, — продолжал Фрайгейт, погладив светлые волосы Гвенафры, которые отросли уже почти на шесть дюймов, — я испытывал ко всем беспомощным и страдающим малышам.

— Но что же это за мир, если в нем не будет детей? — возмутилась Алиса. — Да если на то пошло, что за мир, где нет животных? Пусть их никто не будет мучить и истязать, но ведь и никто не приласкает и не полюбит их.

— Одно уравновешивает другое в этом мире, — отозвался Бёртон. — Не бывает любви без ненависти, доброты без злобы, мира без войны. Как бы то ни было, выбора нам не предоставлено. Невидимые боги этого мира решили, что у нас здесь не будет животных и что женщины больше не будут вынашивать детей. Да будет так.

Утро четыреста шестнадцатого дня их путешествия ничем не отличалось от других. Солнце показалось над вершинами горного хребта слева от судна. Дул встречный ветер, как обычно, со скоростью около пятнадцати миль в час. Воздух равномерно прогревался, и к двум часам пополудни его температура должна была достичь примерно восьмидесяти пяти градусов по Фаренгейту. Катамаран «Хаджи» покачивался на волнах. Бёртон стоял на «мостике», сжав обеими руками рукоять весла, чувствуя ветер и солнце на загорелой коже. На нем был клетчатый красно-черный килт, доходивший почти до коленей, и ожерелье из изогнутых, черных, блестящих позвонков рогатой рыбы. Рогатая рыба — шестифутовая, с шестидюймовым рогом на носу, как у носорога, — жила на глубине примерно в сто футов от поверхности воды, и ее с большим трудом можно было поймать на крючок. Но из ее позвонков получались красивые ожерелья, а из кожи, хорошо выдубленной, можно было изготовить сандалии, доспехи и щиты, а еще можно было сплести крепкие и мягкие веревки и ремни. Мясо этой рыбы отличалось нежным вкусом. Но самым ценным был рог. Из него делали наконечники копий и стрел или вставляли его кусочки в деревянные рукоятки и получали стилеты.

Рядом с Бёртоном на стойке висел лук и колчан из прозрачного рыбьего пузыря. Лук был сделан из изогнутых костей, выступающих по краям пасти дракона — той самой рыбы размером с кита. Обрезав концы костей так, чтобы конец одной входил в конец другой, в результате вы получали лук с двумя прогибами. Оснащенный тетивой, изготовленной из кишки того же дракона, этот лук становился таким, что пользоваться им в полную силу мог только очень сильный мужчина. Бёртон увидел этот лук сорок дней назад и предложил его владельцу в обмен сорок сигарет, десять сигар и тридцать унций виски. Владелец от этого предложения отказался. А Бёртон с Каззом той же ночью вернулись и похитили лук. Вернее сказать, все-таки купили, поскольку Бёртон устыдился и оставил на месте украденного лука свой тисовый.

Потом он решил, что имел полное право украсть оружие. Владелец проболтался, что ради этого лука убил человека. Значит, забрать у него лук означало забрать его у вора и убийцы. И все-таки, вспоминая об этом, Бёртон порой — не слишком часто — мучился угрызениями совести.