Сайт двойников - Вольдемар Грилелави

И вдруг с ужасом Сергей заметил, что глиссада падения неуправляемого вертолета заканчивается именно на том пятачке, где в радостном ожидании прыгает с ранцем в руке Маринка. Она радуется прилету Сергея, не понимая еще, что груда неуправляемого металла несет для нее смерть. Сергей в отчаянии заорал и замахал руками, умаляя Маринку бежать от этого страшного смертельного места. Но она, разумеется, не могла слышать и понять, чего это вдруг Сережин вертолет так неправильно и неправдоподобно падает к ней на площадку.

Я убийца, я сейчас собственными руками убиваю ее. Зачем и кому нужна была эта спешка, зачем я затеял этот преждевременный переезд. Пусть бы она спокойно дожидалась здесь в Колычеве. Так хотя бы сама осталась жива. Ведь вертолет намекал ему о своей болезни, а он не услышал и не понял этого откровенного намека. И Илья, как техник даже не пожелал прислушаться к этим жалобам. И, если бы он не летел сюда, то, скорее всего, именно сегодня эта беда обязательно произошла. Но уже с пассажирами на борту там, в Подгорном или в его окрестностях. Зато в безопасности оказалась бы Маринка. А теперь он принес эту смерть сюда, чтобы навечно соединиться им обоим под грудой металла.

Уже в последнее мгновение Сергей отчетливо видел глаза и выражение лица Маринки. И он понял, что она уже увидела смерть, но специально не покидала эту площадку, так как желала гибели. Маринка не хотела оставаться одной в этом холодном, голодном и неуютном мире. В этих глазах не было ужаса и отчаяния. И даже какая-то радость, что наконец-то ее любимый друг Сережа навсегда останется с ней. И уже никто и никогда не сумеет разъединить их. Они будут вместе вечно. И в последний миг она застыла с поднятой рукой с ранцем и улыбалась навстречу приближающемуся неуправляемому вертолету с Сергеем на борту.

О Т Ч А Я Н И Е

Стою на распутье дороги. Влево, вправо, иль прямо идти?

Там соблазнов манящих много. Только нету обратно пути.

Все дороги уходят в далеко, и на всех тишина, благодать.

Солнце светит в зените высоко, темных туч и злых бурь не видать.

Хорошо бы над ними промчаться, хоть мельком посмотреть наперед.

Не хотелось бы вновь просчитаться, если жизнь тебе выбор дает.

Не толкает ни в спину, ни в шею. Задержись и в раздумьях присядь.

Потеряю я все, что имею, если можно еще что терять.

А имею я то, что не жалко ни терять, ни губить, не иметь.

Так пойду-ка вперед без оглядки и не буду судьбу я жалеть.

Коль ударит не так уж жестоко, нет больнее удара, чем был.

Убежим мы за тучку далеко, а что было за нею, забыл.

Позабыл и забросил судьбу я, а она позабыла меня.

Не сегодня, так завтра умру я, так зачем же пытаю себя.

Не хочу себе счастья дождаться, и ругаюсь с судьбою со злостью.

Восвояси хочу я убраться. Не хочу повторять злую гостью.

Пусть закружит, завертит, умчится. Буду жить, веселиться и петь.

И в весеннем припеве кружиться, и не буду о прошлом жалеть.

То, что было, уже не отменишь. То мое, и я этим живу.

А захочешь, так сразу изменишь то, что было во сне, наяву.

5

— Прошу всех встать, суд идет! — громко и властно произнесла заученные и привычные слова секретарь суда Анна Викторовна Царева.

Молодая и привлекательная женщина, которая любила свою работу еще за возможность предстать перед всеми, ну, почти что всеми, всесильной и всевластной, могущей своей командой заставить целый зал вставать без проволочек и беспрекословно, словно перед вышедшем перед строем генералом. А поскольку все присутствующие быстро разнесут по городу и новости, и ее наряд, то хотелось предстать еще и во всей красе. И тот мелкий незначительный фактик, что участники процесса и зрители встают и отдают дань уважения эти деянием не ей, а выходящему в боковую дверь федеральному судье, можно и не уточнять. Действия выполнялись по ее команде и после ее этих магических коротких фраз.

Борисов Анатолий Иванович, федеральный судья, остановился посреди широкого стола, окидывая пронзительным строгим взглядом публику, и, подняв руку, позволил всем сесть.

— Прошу садиться, — пробасил он в тишину и окунулся в бумаги, разложенные перед ним на столе.

Это был высокий, статный, но давно уже пожилой мужчина, имеющий в арсенале взрослых внуков. Он уже много лет судит и осуждает, поэтому такая процедура привычная для него и знакомая. Чаще обычного ему поручали судить убийц, насильников и иное отребье человечества. За эти годы насмотрелся и наслушался. Можно сказать, что огрубел от частых контактов с жестокими и беспощадными убийцами, которые здесь в клетке вдруг становились жалкими и убогими, которым с непривычки хотелось даже посочувствовать, как совершенно случайно по воле судьбы и случая, ступивших на тропу, приведшую на скамью подсудимых. И божились и клялись они в своей любви ко всему человечеству, что свершили не со зла, а по недомыслию, находясь в состоянии аффекта, что намного смягчало их вину, порою превращая даже в невиновных. Но Анатолий Семенович научился уже интуитивно отличать истинных отморозков, которые даже слово такое, как аффект, здесь в суде впервые услыхали, от случайно отступившихся юнцов.

— Слушается уголовное дело…, - и судья зачитал заученный текст со статьями, виновными, пострадавшими и сторонами, как обвинения, так и защиты. Читая, он жестким взглядом прожигал подсудимого, сидящего в клетке, который пожирал глазами каждое слово и каждый жест человека, от которого сейчас зависела его личная дальнейшая судьба.

Он обвинялся в двойном убийстве. Сергей Владимирович Митяев тридцати лет отроду, грузчик цеха вагоностроительного завода убил преднамеренно и жестоко двух стариков ради их мизерной пенсии, чтобы всего лишь отнять ее и сразу же пропить.

— Слушай, Сергей, — говорил ему перед судом его адвокат Гречишников Виктор Афанасьевич. — Тебе не кажется, что занял абсолютно неверную позицию. Глупо ведь дальше вот так просто продолжать упираться. Отрицать очевидное — это уже больше вредит нам. Почему не хочешь понять простых истин, что влип ты с поличным, почти на месте преступления. Да так очевидно, что во всем районе не сыщется даже среди младенцев, могущих поверить в твою непричастность.

— А тебе не хочется понять, что я не желаю сидеть в тюрьме! Мне плохо здесь, мне ужасно надоела эта камера и надзиратели, вонючая баланда и давно нестиранные простыни, — истерично визжал, словно защемленный в двери, Сергей.

Его лихорадочно трясло от одной только мысли остаться на всю оставшуюся жизнь в этих серых и мрачных стенах. Ну, пусть стены после суда сменяться, но тюрьма останется тюрьмой, или как там это место будет правильно называться. Но это будет неволей, он может там даже состариться и умереть. Нет, только не это. Он просто не вынесет физически и морально пожизненного заточения.