Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

патрона. И вот теперь солдаты «россыпью» должны были выбираться из охваченного смутой района. Но даже в таких условиях бравый подпоручик сумел отправить в расположение полка захваченный у мятежников грузовик, присовокупив к нему двух арестованных им пленных австрийцев, которые с красными бантами на груди принимали активное участие в нападениях на солдат Каменского.

На других участках ситуация была не лучше. Отовсюду к полковнику поступали требования подкреплений и патронов. И звучал один и тот же вопрос – что же делать дальше?

Вопрос, разумеется, был хорошим и правильным, но…

Ходнев в бессильной ярости сжал кулаки. Ну как же так? Как такое могло случиться? Почему вовремя не были приняты требуемые решения? Кто стоит за тем идиотизмом, с которым полковник столкнулся в последние несколько дней? Как могло получиться, что войска получали приказы, которые лишь усугубляли ситуацию?

Что стояло за этими решениями – некомпетентность, трусость или измена? Почему все решения были словно специально составлены так, чтобы их было невозможно выполнить, а армия лишь попадала под каток бунта?

Чего стоил, например, приказ Хабалова не пропускать через мосты рабочих группами! И оказалось, что группами-то нельзя, а вот поодиночке им проходить никто не запрещал! Более того, приказ касался лишь мостов, но не оговаривал запрет на переход из одного района в другой, а потому солдаты лишь бессильно смотрели с мостов на то, как бунтующая чернь спокойно переходила по льду Невы, смеясь над любыми запретами и громкими окриками. А потом еще пришло восхитительное по своему идиотизму уточнение – одиночных через мосты можно пропускать, но только тех, у кого чистые руки!

Или приказ ни под каким видом не допускать никаких политических демонстраций с красными флагами – при прямом запрете на применение силы к демонстрантам. То есть солдатам приходилось стоять под градом проклятий и под напором толпы, не имея даже возможности воплотить приказ в жизнь. Естественно, такой ход событий катастрофически снижал авторитет офицеров среди подчиненных, поскольку именно офицеры отдавали солдатам спущенные сверху идиотские приказы. А потому вряд ли следует удивляться тому, что войска очень быстро теряли остатки дисциплины и все чаще переходили на сторону бунтовщиков…

Внезапно распахнулась дверь, и в кабинет вбежала заплаканная жена Ходнева, а за ней появился его верный денщик Яков Майзаков, державший на руках сына полковника. Ходнев вскочил из-за стола и бросился им навстречу.

– Что случилось? – спросил он, налив жене стакан воды. – Почему ты здесь?

Судорожно отхлебнув воды из стакана, жена выдохнула:

– Чернь… громит квартиры офицеров…

Петроград. Васильевский остров.

27 февраля (12 марта) 1917 года

Сидя на чердаке, мальчишки наблюдали за тем, как перепуганный дворник поспешно распахивал ворота и как во двор въехал грузовик, увешанный красными флагами и транспарантами и буквально облепленный радостно ревущей вооруженной публикой, которая наполняла не только кузов, но и висела на подножках кабины, а пара геройского вида матросов сидела даже на капоте машины, используя крылья передних колес в качестве подставки под ноги. Когда грузовик затормозил, из него стали выпрыгивать вооруженные люди. Довольно странное сочетание солдат, матросов и даже каких-то рабочих, а также их довольно лихой вид и вызывающее поведение характеризовали прибывших не как отряд, а, как ни странно это звучит, именно как компанию военных и «привоенившихся».

Многие из прибывших были крест-накрест опоясаны пулеметными лентами, хотя вооружены были далеко не все. Да и оружие их поражало своим разнообразием и разномастностью. Тут были и обычные трехлинейки, и кавалерийские карабины, и маузеры, и наганы, а у некоторых вместо оружия в руках были казачьи шашки и даже лопаты, которыми они воинственно размахивали из стороны в сторону. Был в грузовике даже пулемет. Единственное, что объединяло всю это разномастную компанию, это были красные банты на груди, да еще, пожалуй, общая страсть к выкрикиваниям революционных лозунгов и угроз в адрес буржуев вообще и офицеров в частности.

Старший в этой компании, расхристанный, диковинно одетый и поразительно похожий на проходимца с Хитровки, подозвал к себе дворника и потребовал у него назвать «подозрительные квартиры», в которых следует немедля провести обыски и экспроприации «всего награбленного у трудового элемента». Бледный дворник что-то залепетал в ответ, и вот уже прибывшие начали разбегаться по парадным.

– А чё у солдат командир не военный?

Егорка оглянулся на спросившего Матвея, с которым они сидели на чердаке, и пожал плечами.

– А я-то почем знаю? Могёт быть, что и переоделся.

Матвей хмыкнул и отрицательно замотал головой.

– Не, Егорка, не могет того быть. По ём же видать, что никакой он не военный. И морда в нево, как у прохиндея.

Где-то в доме прозвучал выстрел. Потом еще один. Несколько человек из прибывших побежали на звук стрельбы, кто-то кричал, что нужно кого-то ловить у черного хода – в общем, все пришло в то хаотическое движение, когда каждый действует сам по себе, но тем не менее подчиняется движению и настроению толпы, в которой он находится.

И вот из подъездов начали выталкивать каких-то перепуганных людей, среди которых попадались и женщины. Выведенных во двор жильцов, а также дворника дома, заставляли залезть в кузов грузовика, но дальше случилась заминка – нужно было найти желающих ехать с задержанными в штаб в качестве конвоя, но ехать никто не хотел, порываясь принять участие в увлекательнейшем занятии – обыске «подозрительных квартир» и следующей за обыском экспроприации найденного.

Мальчишки на чердаке активно перешептывались, глядя на то, как переругиваются прибывшие. Зрелище было забавным, и Егорка с Матвеем время от времени прикрывали ладошками свои рты, для того чтобы не смеяться в голос и не привлекать к себе внимания.

Казавшееся поначалу таким скучным сидение на чердаке обещало стать весьма интересным, и два друга уже не жалели о том, что им пришлось вместо интересных хождений по улицам отсиживаться в этом унылом месте. А вначале они сильно грустили по этому поводу и уже разрабатывали планы побега из-под родительского запрета.