«Если», 1994 № 03 - Дин Кунц

— Да, конечно, — нетерпеливо сказал Кортен. — Дело в том, что ресурсы Патруля ограничены и к тому же рассредоточены по всему пространственно-временному континууму, имеющему множество не менее важных критических точек. Я не думаю, что Патрулю следует перебрасывать на спасение Тира все свои силы. Ибо если это случится и мы проиграем, все будет кончено: наши шансы восстановить первоначальную Вселенную станут ничтожно малы. Я считаю, что нужно создать надежную базу — с большим числом сотрудников, с хорошо продуманными планами — в Иерусалиме, для того чтобы минимизировать последствия там. Чем меньше пострадает царство Соломона, тем слабее окажется вихрь перемен. Тогда у нас будет больше шансов сохранить ход истории.

— Вы хотите… списать Тир со счетов? — встревоженно спросила Яэль.

— Нет. Конечно, нет. Но я хочу, чтобы мы застраховались от его потери.

— По-моему, это уже означает рисковать Историей. — Голос Хаима дрожал.

— Понимаю вашу обеспокоенность. Однако чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных мер. Сразу хочу сказать: хоть я и прибыл сюда, чтобы предварительно обсудить все это с вами, но в любом случае намерен добиваться одобрения своего предложения в высших инстанциях. — Кортен повернулся к Эверарду. — Сэр, я сожалею о необходимости еще больше сократить ваши скудные ресурсы, но, по моему глубокому убеждению, это единственно верный путь.

— Они даже не скудные, — проворчал американец.

— Их, считайте, вообще нет.

«Да, какие-то предварительные изыскания были проведены, но после этого никого, кроме меня, Патруль сюда не направлял… Означает ли это, что данеллиане знают о моем успехе? Или это означает, что они согласятся с Кортеном — даже в том, что Тир «уже» обречен? Если я проиграю… то есть если я погибну…»

Он выпрямился, достал из кисета трубку, табак и сказал:

— Дамы и господа, давайте не устраивать состязание, кто кого перекричит. Поговорим как разумные люди. Для начала возьмем имеющиеся у нас неопровержимые факты и рассмотрим их. Нельзя сказать, чтобы я знал очень много, но тем не менее…

Спор продолжался несколько часов.

После полудня Яэль предложила им прерваться на обед.

— Спасибо, — сказал Эверард, — но мне, по-моему, лучше вернуться во дворец. Иначе Хирам может подумать, что я за его счет бездельничаю. Завтра я загляну снова, о’кей?

На самом деле у него просто не было аппетита для обычного плотного обеда — в Финикии это означало жаркое из барашка или что-либо в этом роде. Он предпочел бы съесть кусок хлеба и ломоть козьего сыра в какой-нибудь забегаловке и обдумать возникшую ситуацию. (Еще раз спасибо развитой технологии. Без специально разработанных генетиками защитных микроорганизмов, которыми его напичкали в медслужбе Патруля, он никогда не осмелился бы прикоснуться к местной пище.)

Он пожал всем руки, как было принято в двадцатом столетии. Прав Кортен или нет, но человек он приятный, в высшей степени компетентный и действует из лучших побуждений. Эверард вышел на улицу: солнце палило нещадно, но жизнь в городе бурлила по-прежнему.

У дома его ждал Пум. На этот раз он вскочил на ноги уже не так резво. Худое юное лицо его выглядело непривычно серьезно.

— Хозяин, — тихо сказал он, — мы можем поговорить наедине?

Они нашли таверну, где, кроме них, никого не было. По сути, таверна представляла собой навес, закрывающий от солнечных лучей небольшую площадку с мягкими подушками; посетители садились на них, скрестив ноги, а хозяин заведения приносил из внутренних помещений глиняные чаши с вином. Поторговавшись, Эверард расплатился с ним бисеринами. На улице, куда выходило заведение, было людно, однако в тот час мужчины обычно занимались делами. И лишь вечером, когда на улицы падут прохладные тени городских стен, они разойдутся отдохнуть по тавернам — во всяком случае, те из них, кто сможет себе это позволить.

Эверард отхлебнул разведенного, прокисшего пойла и поморщился. С его точки зрения, примерно до семнадцатого столетия от Рождества Христова люди ничего не понимали в вине. Не говоря уже о пиве. Ну да ладно…

— Говори, сынок, — сказал он. — Только не трать зря слов и времени, называя меня сиянием Вселенной и собираясь пасть к моим стопам, чтобы облобызать их. Чем ты занимался?

Пум сглотнул от волнения, поежился, наклонился вперед.

— О, повелитель мой, — начал он, и голос у него стал тонкий, как у ребенка, — твой недостойный слуга осмелился взять на себя многое. Брани меня, бей меня, пори меня, коли пожелаешь, если я совершил проступок. Но никогда, умоляю, никогда не думай, что я стремился к чему-либо, кроме благоденствия моего господина. Единственное мое желание — служить ему, насколько позволяют мои скромные способности. — Пум не удержался и ухмыльнулся. — Ты ведь так хорошо платишь. — Но к нему тут же вернулась рассудительность. — Мой господин — сильный и могущественный человек, на службе у которого я мог бы преуспеть. Но для этого а должен сначала доказать, что достоин ее. Принести ему котомку и проводить его в дом наслаждения может любой деревенский болван. Что же, помимо этого, может сделать Пуммаирам, дабы мой повелитель пожелал оставить его в качестве слуги? Что же требуется моему повелителю? Чем я мог бы ему помочь? Тебе угодно, хозяин, выдавать себя за невежественного чужестранца, однако я с самого начала понял, что это не так. Конечно, ты не доверился бы случайно встретившемуся слуге. А не зная твоих намерений, как мог я сказать, чем смогу быть полезным?

«Да, — подумал Эверард, — постоянные заботы о пропитании должны были выработать у него довольно сильную интуицию, иначе он бы не выжил.»

— Ладно, я не сержусь, — произнес он мягко. — Но скажи мне, где ты все-таки пропадал.

Большие светло-карие глаза Пума встретились с его глазами. Он смотрел на него уверенно, почти как равный на равного.

— Я позволил себе расспросить о моем хозяине у других. О, я был неизменно осторожен, ни разу не проговорился о своих намерениях и никому не позволил ничего заподозрить. Как доказательство-может ли мой повелитель сказать, что кто-то стал относиться к нему более настороженно?

— М-м… нет… не более, чем можно было ожидать. С кем ты говорил?

— Ну, для начала с прекрасной Плешти, или Броувен. — Пум вскинул руки. Нет, хозяин! Она не сказала ни одного слова, которого не одобрил бы ты. Я всего лишь следил за ее лицом, движениями, когда задавал вопросы. Не более. Время от времени она отказывалась отвечать, и это мне тоже кое о чем сказало. Да, тело ее не умеет хранить секретов. Но разве в этом ее вина?

— Нет.