Любовь красное и белое - Давид Беньковский

Молчим. Никто из нас не хочет с ней первым здороваться, не хочет показаться чересчур вежливым, слишком хорошо воспитанным. Никто не хочет осрамиться перед коллегами. Так мы стоим и смотрим, что даже глаза у нас из орбит вылезают от Давления! И тишина.

А Мажанна, повернувшись к нам задом, медленно закрывает дверь. Задом повернувшись! И снова Формы! И они еще отчетливее становятся. Потому что Формы особенно вырисовываются сзади. И эти Пропорции! Закрывает сначала один замок, потом наклоняется и закрывает другой! Наклоняется, стоя к нам задом! А когда она так наклоняется, то только Формы и видно!

Я не знаю, ну не знаю, как случилось, что на меня это подействовало. Ну не знаю, и все тут, видно, процессор завис, не могу этого объяснить. Но Формы и Пропорции Мажанны вызвали во мне такое Давление, что дышать стало труднее, и мне все сложнее было сдерживаться! А я вдруг причмокнул. Так обычно причмокивают, когда видят пасущуюся на лугу дородную кобылу. И мое причмокивание отозвалось эхом по всей лестничной площадке нашего дома. Как же неловко я себя почувствовал. Я ведь Юрист, серьезный человек, а тут такое!

Мажанна медленно выпрямляется и поворачивается к нам. И снова эти Формы и Пропорции, снова под облегающими брюками и блузкой Пропорции вырисовываются, ой вырисовываются. И я вдруг присвистнул. Так само собой получилось. Фю-ю, фю-ю, фю-ю. В коридоре тишина была еще звонче, чем прежде. И все мы замерли. Во всем доме только мой свист и слышен. Разносится по лестнице и всем этажам, отзывается эхом и все длится, и длится. Фю-ю, фю-ю, фю-ю! Мажанна застывает. Озабоченно морщит лобик и как-то странно на меня смотрит. Мне ничего не остается, как ей улыбнуться.

А она вскидывает брови и таращится на меня огромными серыми глазами. Какая же она красивая, ах, какая красивая! Чуть вздернутый носик, верхняя губка слегка толще нижней, ну и эти ее глаза, которые все больше и больше становятся!

Вдруг Мажанна делает шаг в мою сторону, подходит ко мне так близко, что я чувствую ее дыхание и тепло ее тела. Ох, какая же она красивая! А дальше — даже не знаю, как это произошло, как вообще такое может произойти… Я не успел отреагировать. Молниеносное движение — и ее рука на моем лице. Через мгновение я понимаю — это можно было бы назвать ударом в глаз. Удар в правый глаз, удар в мой здоровый глаз, под которым не было фиолетового фингала. Голова откидывается назад, и я чувствую острую боль. Это не была пощечина или хлопок, о нет, нет! Никакой пощечины! Это был удар в глаз кулаком, хоть и небольшим, но сильным и довольно костлявым кулаком. Кулаком! Меня ударили кулаком! Ударила баба! Прямо в глаз! И такая боль меня пронзила! Откуда такая сила взялась у этой прекрасной, маленькой женщины?

Подъезжает лифт, и Мажанна медленно, очень медленно поворачивается ко мне спиной.

— Полинявшая, слюнявая обезьяна, — произносит сквозь зубы Мажанна, входя в лифт. Двери закрываются.

«Полинявшая, слюнявая обезьяна» — звучат в моих ушах ее слова. Это она про меня? Разве можно так меня обозвать? «Полинявшая, слюнявая обезьяна».

Так меня обозвать! И мои уважаемые соседи это слышали. Боже, Боже, Боже! И все видели! Они видели, как мне баба врезала! Депутат и Министр видел, видел этот клоун Алекс, и Дед видел! В голове не укладывается! Какой стыд, какой позор! Под землю хочется провалиться. Пусть прямо здесь, на лестничной площадке у лифта, земля разверзнется и поглотит меня. «Полинявшая, слюнявая обезьяна», — звучит у меня в ушах. И все это слышали и видели. Другие мужчины это видели и слышали! Соседи и друзья все видели!

И снова тишина. Все стоят и в пол смотрят, ботинки рассматривают. Стоят и молчат. А что они могут сказать? Кто первым после этого всего слово проронит? Тишина. Стоят и стоят. Ну что тут сделаешь, что скажешь? Стоим и молчим. Ну а что мужчины могут сказать? Что мужчины могут сказать, увидев, как один из них получил от бабы в глаз? Лучше уж ничего не говорить.

— Знаете ли… — прерывает тишину Дед. Может, лучше бы не прерывал, потому как сейчас такое скажет, что мне останется только лечь и умереть от стыда. — Это что же такое делается! — говорит он, хлопая по рукоятке сабли и качая головой. — Оскорбить тебя вздумала эта бабенка, сын мой? Так это по крайней мере выглядело.

Продолжаем стоять. Никто не решается поддержать беседу. Все в пол уставились. В неловком положении оказались мои соседи, мои друзья, мужчины. Ничего удивительного, что тут скажешь? А я чувствую, как начинаю краснеть, как у меня горят щеки. Багровею, как рак. Голову опустил и слушаю Деда. А что еще мне остается, раз я в такой позорной ситуации оказался? В глаз от бабы получить! Кулаком!

Алекс подходит еще ближе и рассматривает мое лицо. Отвожу взгляд. А щеки горят, как не знаю что. С какой стати этот клоун так на меня смотрит?! Научить его, что ли, хорошим манерам, подать пример уважительного отношения к другому мужчине? Сейчас как дам ему между ног!

— Ну-ка покажи. — Он склоняется надо мной. — Похоже, сосед, она тебе глаз подбила — он распухает. Будет у тебя теперь слива под глазом! — И радостно на меня смотрит. — Вторая уже, — добавляет, глядя на мой второй глаз. — По синей сливе под каждым глазом.

Больше всего мне сейчас хочется двинуть в его глупое современное рыло и оттаскать за двухцветную бороду! А потом еще добавить пару пинков на дорожку. Но я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Не могу позволить, чтобы соседи и друзья увидели, как я выхожу из себя. Да еще из-за какой-то Куклы. Никогда в жизни!

Но как она могла так со мной обойтись? Как посмела? Ну дала бы, в конце концов, пощечину, как другие женщины делают. Когда хотят притвориться, что обиделись, но на самом деле довольны и даже счастливы, от того, что ими мужчина заинтересовался. Может, это и болезненно, но таким образом женщина дает понять: «Ты такой милый, решительный, упорный, мужественный». Но чтобы кулаком?!

— У меня это в голове не укладывается! — Дед топает ногой, даже шпоры звенят. — Как женщина, девица может такое вытворять?! Это же верх неуважения. Видно, девицы совсем собой не владеют. Отсюда можно сделать вывод: женщина всегда будет женщиной, и никогда не узнаешь, что ей в голову вступит. Но эта перешла все границы! Чтобы такое?! Чтобы так обращаться с Юристом, Мужчиной, который ею заинтересовался?! — Дед с трудом переводит дух. — Чтобы Поляка, Поляка! — кричит Дед. — У меня это в голове не укладывается!

— О, дорогой Полковник, времена изменились, вы себе не представляете, что теперь происходит. Теперь нам даже смотреть на них нельзя. Придумают неизвестно что, а потом скандалы устраивают и судом грозят, — говорит Депутат и Министр, выставив вперед свой классический нос. — У них теперь мода делать вид, что они оскорблены, хотя в действительности это она оскорбила нашего дорогого соседа адвоката. Еще как оскорбила! А если говорить начистоту, то она всех нас оскорбила! Оскорбила нашу мужскую честь, нашу мужскую гордость. Но мы-то, дорогие мои, знаем, как она должна быть счастлива от того, что такой человек, как наш сосед-адвокат, обратил на нее внимание. — Депутат и Министр поджимает губы. — Если бы она была мужчиной, а не Коровой, то дело разрешилось бы поединком, как предписано соответствующим кодексом чести. — Депутат и Министр хмурится. — Вызвали бы такого нахала на дуэль. Но как быть с Коровой? — С этими словами он делает гримасу и зажмуривается. — Вот если бы она соответствующим образом оделась, прикрыла свой верх и низ, то ничего подобного бы не произошло. А так она всех спровоцировала на ненужные переживания. А сосед наш, адвокат, вел себя так, как пристало мужчине.

На меня словно тяжесть навалилась. Тяжесть горьких и трудных слов. А что еще можно почувствовать, услышав искренние слова Деда, а также Депутата и Министра? Потому что я был посрамлен, опозорен Коровой. Разве может быть что-то хуже этого?! Есть ли что-нибудь более оскорбительное? Такое вытерпеть от Коровы! И как я, мужчина, должен после этого защищать свою честь, как я должен себя вести? Как выйти из этой ситуации? Голова раскалывается. Глаза и лицо болят невыносимо. С трудом собираюсь с мыслями. Что-то все-таки надо делать! Не могу же я просто стоять, молчать и смотреть в пол. Я не какой-нибудь слабак или молокосос. Нет! Я больше не могу стоять и молчать, потому что сам о себе так начинаю думать. А что подумают обо мне соседи и Дед? Может, они уже считают меня слабаком и слюнтяем, раз я так стою и молчу.

— Дорогие мои, вы абсолютно правы, — с трудом начинаю я, потому что голова болит, оба глаза ноют, под правым пульсирует, под левым тоже, хоть и меньше. И лицо продолжает распухать и синеть. Но что мне боль! Наплевать мне на боль и синяки! Главное — говорить уверенно и спокойно, не допустить дрожи в голосе, справиться со своими слабостями. Голову поднимаю. Выпрямляюсь, смотрю вперед и думаю, что по мне не видно, как все это меня подкосило. — Мой уважаемый Дед и Отец в одном лице и мой уважаемый сосед Депутат и Министр правы, — продолжаю я начатую мысль. — Мужское начало и свобода наших проявлений становятся объектом нападок. Мы все оказались оскорбленными, задета наша честь. — С каждым словом я обретаю все большую уверенность и успокаиваюсь. Румянец проходит, щеки перестают гореть, и я снова становлюсь Юристом и Поляком, как Дед говорит. И головная боль постепенно проходит. — Это дело чести, дорогие мои, и выйти из него нужно достойно, — решительно говорю я, словно и не чувствовал себя слабаком и слюнтяем. Делаю шаг вперед и поворачиваюсь к своим слушателям правым боком. — Напомню вам уместные в этой ситуации слова министра Юзефа Бека. — Делаю глубокий вдох. Вытягиваю правую руку вперед. — Мы стремимся к установлению мира. Наше поколение, прореженное войнами, заслуживает мира. Мир, как почти все в нашей жизни, имеет цену, цену высокую, но соизмеримую с ним. Мы в Польше не знаем, что такое мир, достигнутый любой ценой. Потому что нет понятия важнее, чем честь. — Здесь я делаю эффектную паузу. — И поэтому я не представляю, как можно оставить это дело без поединка! Вы согласитесь стать моими секундантами?