Шаман - Татьяна Успенская

В четыре года дед перестал водить по лугу. «Коль в почву бросил зерно, взойдёт колос, коль — в камень, пропало время».

Сидя сейчас на стуле перед Витей, всеми силами Кеша старался вызвать к себе деда, но дед не шёл к нему. Дед умер в Кеше. Глухота давила уши, в Кеше толчками бродила злоба: «Посмела уехать. Посмела». Кругами расходились волны злобы, заливая Витю и весь мир.

Не может он из-за Нинки утерять силу, ниспосланную ему свыше. Эта сила в нём навсегда, он уверен. Сейчас он выкинет из себя Нинку и поймёт, почему снова отказали мальчику ноги.

Судорожно ловил Кеша Витин пульс. Но пальцы напрасно перебирали жилочки, сухожилия, косточки — пульс был стуком, и всё.

— Витя! — воскликнул в отчаянии Кеша, сердито вперился в него.

Но в Витиных глазах светилось такое острое желание выздороветь, Витя так, весь целиком, был отдан ему, что Кеша прикусил губу.

В чём же дело? Почему он отражается от Витиных глаз? Почему не может проникнуть за ярко-синюю радужку, за чёрный светящийся зрачок внутрь? Вот Витины светлые брови, пушистыми уголками, вот полуоткрытые губы, с белыми тесными заборчиками зубов, вот тёмные ложбинки подглазий, а Витиной горбушки мозга, с мёртвой проталиной двигательного центра, а Витиной вспухшей от долгого лежания и мучной пищи печени нет. Нет его быстро сжимающегося и разжимающегося сердца. Нет длинных, бесконечных нервов Витиных ног, однажды оживших уже под его могуществом. Что случилось с этими нервами, где оборвалась их связь с корой головного мозга?

Кеша бросил Витины руки, встал. Над губой, по лбу рассыпался крупными каплями пот, он тёк в глаза, в рот. Кеша чувствовал свой тяжёлый, сытый живот, Зойкиными стараниями напичканный пельменями, в каждой своей поре и в каждой клетке чувствовал пары выпитого с Жоркой коньяка и Зойкин запах.

— Вам плохо? — приблизилось бледное лицо женщины. — Витя безнадёжен, да? Почему вы молчите? Вам дать воды?

Громадная широкая красная чашка с водой показалась Кеше облитой кровью, но, когда он поднёс её к губам, увидел, какая она белая, чистая внутри. Жадно стал пить, чистой водой пытаясь промыться, освободиться от лишнего, сложенного в нём груза. До капли выпил, попросил ещё, снова пил. Пил, и ему казалось, к нему возвращается его сила.

Отдав чашку, снова подсел к Вите, взял за руки, натужно улыбнулся.

Но снова равнодушно и мёртво стучал Витин пульс. Кеша был глух и слеп.

Как могут жить обычные люди? Ведь они всегда, вечно такие: глухие и слепые. Кеша чуть не закричал в голос.

Пустота в нём была такой плотной, что даже закричать он не смог. Он стал, как все: одиннадцать метров кишок, хорошо работающих, тусклая панорама переплетённых сосудов, обмякшие, нежизнеспособные органы, приспособленные только для обмена веществ!

Опустив руки на колени, повесив тяжёлую голову на грудь, сидел без движения.

— У меня несчастье, — сказал, наконец, первое, что пришло на ум. Он не знал, что подразумевал под этими словами, но слова были произнесены.

Ни Витя, ни его мать не спросили его ни о чём. Смотрели на него с мольбой и жалостью.

— Я скоро приду к вам, — после долгого, тяжёлого молчания сказал Кеша, встал с трудом, точно у него самого сейчас отнимутся ноги.

Целую вечность он шёл домой. Он никогда не думал, что два квартала между Витиным и его домом могут быть так непреодолимы.

Поднимался к себе столько же, сколько шёл до дому, а войдя в квартиру, еле добрёл до кресла.

Это всё Нинка. Она вырвалась, она посмела вырваться из-под его власти. Посмела. С этого началось. Она оказалась сильнее его.

— Живые есть? — Сестра ввалилась в комнату, едва волоча чемодан, не взглянув на Кешу, крикнула кому-то на лестницу: — Заходи, брат дома!

Она была всё такая же: румяная, глазастая, плотная, только волосы выгорели и не заплетены в косы.

— Ты откуда такая явилась? — спросил хрипло Кеша, с удовольствием и удивлением разглядывая Надьку. — Тебе загорать ещё целую неделю. — Не успел договорить, в дверях увидел парня.

— Я покажу тебе, как загорела, я вся чёрная. — Надька говорила брату, а смотрела на парня. — Где мать?

Если кого-нибудь в жизни и любил Кеша, так это её, Надьку, — она выросла у него на руках, как вырастает дочь. Надька на двадцать лет моложе, и всё в ней ему нравится: длинные косы, глаза, губы.

Наконец до него дошло, что приехала его Свиристелка. Кеша вскочил, подхватил её на руки, закружил по комнате. Ну, теперь-то пусть хоть земля провалится — ему ничто и никто не нужны.

— Зачем распустила волосы? — выговаривал он. — Это что ещё удумала? Без разрешения?

Свиристелка визжала, норовила вырваться.

— Пусти, косолапый, пусти. — Она всё-таки вырвалась, отряхнулась, как от воды, и вдруг жалобно посмотрела на него. — Пусти меня замуж. Хочу. — Начала заплетать волосы в косы.

Кеша вспомнил о застывшем в дверях парне, окинул его быстрым взглядом: длинный, тощий, в очках на кончике носа. Парень от его взгляда вобрал голову в плечи. Это Кеше понравилось.

— За него, что ль? — кивнул в его сторону Кеша. Уселся по-бурятски, скрестив ноги, на тахту, закурил. Курить он научился в восемь лет — только для того, чтобы пускать кольца. Курил и смотрел, как кольца уходят вверх. — Не рано ли? Тебе ж только сравнялось восемнадцать. — «На то и ребёнок, чтобы чего-то хотеть», — подумал привычное. Он никогда ни в чём не отказывал Надьке. И раздумывать долго не любил. — Раз хочешь, так тому и быть. — Неожиданно Надькино желание понравилось. — Я тебе отгрохаю такую свадьбу! В лучшем ресторане! Я тебе такое устрою! Будешь помнить всю жизнь. Давай знакомь меня со своим хахалем!

Первым делом Кеша отправился к Жорке. Взял такси. Ему нужно было освоиться с тем, что надумала Свиристелка. И, в самом деле, только в такси, когда он удобно откинулся и закурил, понял: Надька уходит от него. Как же он будет просыпаться без неё? Вечерами с матерью вдвоём — молчком. Кто расскажет ему о девчонках на фабрике, о грозной начальнице? Кто будет требовать от него сказок и легенд? Не мыслями, ощущениями, разом пронеслась в голове общая с Надькой жизнь, и Кеша перестал думать об этом. Он вообще не любил думать о том, чего нельзя изменить. Раз хочет, значит, так тому и быть. Его дело — справить ей свадьбу, такую, какой никогда никому не справляли.

Только войдя в клуб, Кеша вспомнил о соревновании Дамбы и Цырена, назначенном на сегодня, и о том, что Жорка просил не опаздывать.

Жорка был в зале. Стоял, сложив руки на груди, следил за борьбой двух призёров. Оба парня дались обществу дорого. С Дамбой Кеша возился пять лет. Последние два года Дамба известен всей Бурятии. Цырена они с Жоркой перетащили из клуба «Буревестник». В «Буревестнике» очутились случайно: заехали за приятелем, с которым учились вместе на курсах массажистов. Пока ждали его, заглянули в зал. Паренёк поразил их быстротой реакции, естественностью, скупостью, экономностью движений и абсолютной неумелостью, что делало его беспомощным. Видно было: он новичок в самбо, но до чего же легко у него получалось то, что и опытному самбисту даётся многолетним трудом! Уговаривать пришлось долго — Цырен категорически отказывался уходить от ребят и тренера. Согласился лишь тогда, когда ему пообещали через два месяца чемпионство города.

Возились с ним по очереди.

Кеша был хитёр, терпелив и льстив. Уверяя Цырена, что всё получается великолепно, он исподволь учил Цырена точно по назначению использовать каждое движение и точно применять разные приёмы.

Мальчишка оказался податливым. Гибкий, ловкий, он легко воспринимал Кешину грамоту: подхваты, подножки, самые сложные броски научился исполнять быстро и естественно, как естественны ходьба и сон.

А дыхания не было, и Кеше стоило большого труда поставить его. Как только оно перестало беспокоить, Кеша с Жоркой вывели Цырена на открытый ковёр. Мальчишка не подвёл: играючи победил лучших самбистов. Всех, кроме Дамбы. С Дамбой ему не давали встречаться. С Дамбой он встретился лишь сейчас.

Бывает, что люди рождаются с голосом, с поэтическим даром или талантливыми руками, Дамба родился самбистом. Правда, в нём не было лёгкости Цырена, но в нём была та могучая сила труда, которая часто много дороже лёгкости таланта. Противника Дамба крушил в первое же мгновение. Это нравилось Кеше. Противник на то и противник — его жалеть нельзя. Но на Дамбу было неприятно смотреть в период короткой бурной схватки: свирепое лицо мало походило на человеческое, казалось, перед Дамбой не товарищ, с которым он вырос под одной крышей, а ненавистный враг. Дамба зверел от одного запаха стоящего против него человека. Злоба, грубость Дамбы сильно вредили команде. Несколько лет Кеша с Жорой придерживали его: не выпускали на городские соревнования — вышибали из него зверя. Дамба бесился, требовал открытой игры, клялся, что будет следить за собой. Результат превзошёл все ожидания. За два года Дамба стал чемпионом республики. В самом деле, он выучился владеть собой. Лишь иногда, редко, вспыхивала в глазах жёлтая злоба или вытягивались неприятным напряжением губы.