Чёрт не дремлет (сборник) - Петер Карваш

— Ну и что? — допытывался Янко. — Теперь без дракона жить будем или как?

Дракон Крикритити пожал плечами и вдруг мечтательно произнёс:

— Снять бы комнатку с ванной и отдельным входом, иметь бы пишущую машинку да тёпленькое местечко в редакции…

Взял Янко дракона Крикритити в королевскую столицу, сдал ему по сходной цене одну башню, назначил блондинку-секретаршу и обеспечил его пожизненной пенсией; и стал дракон Крикритити печатать учёные труды, сделался академиком и вообще занял солидное положение.

А Янко женился на принцессе; на свадьбе они пировали три дня и три ночи, а потом мудро правили, объявили чисто поле с драконами государственным заповедником, и если не умерли, то и по сей день живут да поживают, добра наживают, друг друга любят и страной управляют.

Перевод Л.Разумовой

Величие и падение Барнабаша Коса

Природа, как известно, иногда не прочь подшутить над человеком, и случилось так, что Барнабаш Кос играл не на флейте, не на кларнете и даже не на пикколо, а на треугольнике. Следует заметить, что играл он на нём виртуозно, вкладывая в музыку всю душу, и что он был самым надёжным, самым преданным делу человеком в оркестре. Когда он не должен был выдерживать паузу, — а надо сказать, что жизнь Коса складывалась преимущественно из невероятного количества пауз, в восьмую часть такта, в четверть, в половину такта, но главным образом в целый такт, — когда приходило его время и он должен был играть свою партию, он от наслаждения закрывал глаза, его уносила могучая волна мелодий и ритмов, и металлическая палочка, зажатая в дрожащих пальцах, мягко и с глубочайшим чувством опускалась на благородную сталь треугольника. Раздавался звон, по сравнению с которым звук ангельских колокольчиков показался бы отвратительным грохотом, и Барнабаш Кос, испив до дна сладость творчества, снова самозабвенно погружался в безбрежное море пауз, в четверть такта и т. п., но главным образом в целый такт.

В своё время Барнабаш Кос играл и на барабане, и на тарелках, и даже на литаврах; тогда он считал себя богом оркестра, а всех остальных музыкантов вместе с дирижёром — за своё, в общем не такое уж необходимое, дополнение. Но появлялись молодые и талантливые выпускники консерватории, и, наконец, получилось так, что Барнабашу Косу, хотя он к этому и не привык, остался только треугольник. На треугольнике могли бы спокойно играть по совместительству барабанщик или литаврист. Но это означало бы, что Барнабаш Кос — лишний и что его можно и даже нужно уволить. А уволить Барнабаша Коса было и технически и морально невозможно: Кос числился в оркестре буквально с незапамятных времён, держался образцово, работал с воодушевлением н аккуратно, словом, ещё не родился смертный, у которого хватило бы мужества посмотреть Косу в глаза и прямо сказать ему, что он уже не нужен. Таким образом, Кос, блаженствуя, с успехом играл на треугольнике, с достоинством дремал во время бесконечных пауз, был старателен, никому не мешал, а когда однажды заболел и пропустил три концерта, то это заметили только при исполнении симфонии «Час призраков», где нужно было на треугольнике зловеще отбить полночь. Это была сольная партия, в которой музыкальный талант Барнабаша Коса проявлялся наилучшим образом.

Но как ни lento maestoso [16] текла жизнь этого преданного служителя муз, в один прекрасный день в неё ворвалось, если можно так выразиться, allegro furioso[17]. Это был день, когда на совещании руководства симфонического оркестра кто-то — почему-то авторов таких исторических изречений никогда нельзя потом отыскать — заметил:

— Вот, например, у Барнабаша Коса тоже ведь нет никакой общественной работы!

И верно! Руководители обрадовались и тут же утвердили Барнабаша Коса агитатором в добровольческих бригадах.

Барнабаш Кос так никогда и ни от кого точно не узнал, в чём состояли его функции, но это не меняет сути дела — он стал общественным работником. Когда его поставили об этом в известность, он очень испугался. Ему сказали, что он будет отвечать за работу бригад, и он сначала решил, что речь идёт о музыкальном инструменте нового образца, игре на котором он не обучен. Но ему объяснили, что играть на этом нельзя и стрелять

из этого — тоже, и он успокоился. Он продолжал старательно играть на треугольнике, а когда вспоминал, что является общественным работником, то чувствовал в душе нечто вроде ответственности и смутное ощущение, что это веяние времени и что с ним нужно мириться. Остаётся только пожалеть, что всё не осталось так и дальше.

Через некоторое время перешёл в филармонию тромбонист Петраш; тогда-то и вспомнили о Барнабаше Косе как о человеке, который не очень энергично сопротивляется общественным поручениям. Таким образом, Кос нежданно-негаданно унаследовал после Петраша обязанности ответственного за отдых. А так как музыкальный сезон был в разгаре, то и эта обязанность никак не сказалась ни на жизни, ни на режиме дня доблестного музыканта. К провалам пауз во время концертов и репетиций добавились паузы во время заседаний месткома, прерываемые лишь дуолями «Я — за!», исполняемыми пианиссимо в две шестнадцатых, или триолями «Я — против!», соответственно тому, что стояло в нотах, то есть соответственно тому, как голосовало большинство. Однако и теперь сердцем Барнабаша Коса владел треугольник, которому он по-прежнему отдавал всю свою творческую гордость и всю свою нежность.

Но вот однажды вечером секретаря месткома, трубача Гайдоша, позвали к телефону.

— Честь праце, Гайдош, это ты? Слушай, товарищ Гайдош, завтра в семь утра отходит автобус с профработниками, едущими на двухнедельные курсы.

— Ну и ну, — сказал Гайдош, — и ты сообщаешь мне об этом только сейчас?

— Знаю, — ответил голос на другом конце провода, — получилось недоразумение, и мы только минуту назад выяснили, что в списке нет никого от оркестра.

— Но… — сказал Гайдош.

— Знаю, — ответил голос. — Но теперь нужно исправлять ошибку. Больше это не повторится.

— Но… — сказал Гайдош.

— Знаю, — ответил голос. — Но мы на тебя твёрдо рассчитываем. Возьми с собой зубную щётку, пижаму, «Маркс и Энгельс об искусстве»…

— Да нет же! — закричал Гайдош. — Это невозможно. Оркестр — это не футбольная команда, нам нужен каждый игрок! Я…

— Знаю, — сказал голос немного тише. — Так пошли кого-нибудь другого.

— И речи быть не может! Мы разучиваем Ленинградскую симфонию, Вторую венгерскую, Патетическую и не можем никого освободить от репетиции, — разошёлся Гайдош.

— Знаю, — ответил голос, — но ты всё-таки подумай… Так завтра в семь, и без опоздании.

— Тут не о чём думать! — закричал Гайдош и вдруг замолк, будто вспомнив о чём-то.

— Знаю, — сказал голос. — Кажется, ты уже нашёл выход?.. Ну?..

Так Барнабаш Кос попал на курсы. Оп покорно упаковал зубную щётку, пижаму, «Маркс и Энгельс об искусстве» и утром, в семь часов, сидел в автобусе, совершенно ошеломлённый, всё ещё не понимая, что произошло. Через несколько часов он вылез из автобуса в обширном тенистом парке и поселился в уютном домике вместе с балетмейстером из ансамбля СЛУК и печатником-лириком, необыкновенно симпатичными ребятами.

Барнабаш Кос провёл две очень интересные и весёлые недели, заполненные развлечениями в дружной компании и оживлёнными дискуссиями (треугольник держал паузу), Он дышал здоровым, душистым лесным воздухом и особенно подружился со своим соседом-печатииком и ещё с одной актрисой и вёл себя во всех отношениях скромно, сдержанно и примерно. Однажды его вызвал руководитель курсов товарищ Вавречка и дружески сказал ему:

— Что это ты такой… молчаливый, товарищ Кос? Такому молодому человеку следовало бы проявлять больше инициативы.

Барнабаш Кос действительно не был стар, хотя в оркестре он производил впечатление развесистого бука в берёзовой роще.

— Вот посмотри на товарища Мелиха, — продолжал руководитель и указал на вышеупомянутого печатника, — он, наверное, будет директором типографии. Или вот Янкович, — это был черноволосый, коренастый и деятельный журналист из «Чётки»,[18] — бьюсь об заклад, что он скоро станет главным редактором.

Барнабаш Кос улыбался. Такие стремления были ему чужды. Он был виртуозом игры на треугольнике и ни о чём другом не мечтал. В его партии преобладали паузы, и с первыми скрипками, фаготами или трубами он конкурировать не хотел. Он не обладал драматическим характером, был человеком мирным и дисциплинированным. Карьеристом он не был.

Кос благополучно вернулся с курсов, а вслед за ним пришло извещение о том, что занимался он отлично. Как человек, окончивший курсы, Кое не мог отказаться, когда его выбрали уполномоченным по культурным вопросам. И никто не слышал, чтобы он допустил на этом важном посту какие-либо ошибки. По правде говоря, об этом участке работы вообще никто ничего не слышал.