Воспоминания - Андрей Фадеев

Пробыв в Пензе около двух месяцев, мы возвращались обратно в Екатеринослав чрез Москву, где остановились недели на три. Однажды, читая газеты, я нечаянно увидел о последовавшем преобразовании колонистского управления. Конторы иностранных поселенцев упразднялись, а оставлялся только один «попечительный комитет», под председательством Инзова, с крайне ограниченным штатом. По приезде в Екатеринослав, выяснилось, что я был определен членом этого комитета, с тем же самым содержанием, какое я получал. Приходилось переезжать на жительство в Одессу, продавать за бесценок дом с прекрасным, огромным садом, со всеми почти двадцатилетними обзаведениями и приспособлениями для наших удобств, с огромной дворней, и перебираться на житье в город, где все было несравненно дороже, нежели в Екатеринославе, — что, конечно, расстраивало нашу жизнь, составляло крупную неприятность. Но делать было нечего. Без службы обойтись я не мог, Мы решились переехать и, дабы хоть несколько уменьшить необходимые расходы на жизненные потребности и хозяйство, — купить в окружностях Одессы небольшое именьице. Я поехал в Одессу прежде один и приискал подходящее именьице в сорока верстах от Одессы, деревню Поликовку, по соседству с имением графа Потоцкого, Севериновкою.

Весною 1834-го года, переехало в Одессу и мое семейство, распростившись навсегда с Екатеринославом и старыми друзьями, сохранившими к нам поныне свою вполне ценимую нами приязнь. Множество забот и хлопот, неразлучных с переездом целым домом с одного места на другое и при новом обзаведении полного хозяйства, не миновало и нас; и после прежних долговременных домашних порядков, трудно было вступить в непривычную колею, Но главное, что озабочивало меня, это усиление болезненного состояния моей Елены Павловны. Я надеялся, что одесские доктора искуснее екатеринославских и могут более принести ей пользы, что, отчасти, и сбылось. Однако, не смотря на свои немощи, Елена Павловна принялась с неутомимой деятельностью и разумным знанием дела за устройство нашей деревеньки. В самый короткий срок она сделала все, что было возможно и, при очень ограниченных затратах, достигла удивительно успешных результатов. Она развела прекрасный сад, большие огороды, насадила виноградники, рощу, построила мельницу, все необходимые постройки и службы, улучшила хозяйство и, в течение нескольких месяцев, превратила дикую, запущенную деревушку в образцовое хозяйственное учреждение и приятное летнее местопребывание.

Граф Воронцов по-прежнему выказывал ко мне особенное расположение и несколько раз предлагал перейти к нему на службу; но я не решался переменить моей давней, привычной службы. Моя жена и дочери, — старшая, Елена, приехала к нам гостить, — принятые очень внимательно и любезно графинею Воронцовой, часто бывали у нее на балах и вечерах, насколько позволяло здоровье Елены Павловны. В Одессе нашлось много старых знакомых, между прочим, бывшие Екатеринославские губернаторы, Шемиот и Свечин, градоначальник Левшин, барон Франк, с семействами, и другие. Одесса находилась тогда в лучшей поре своего общественного развития. Много знатных, богатых семейств селились в ней, но причине южного климата, особенно из польской знати. Все они почти, начиная с Воронцовых, жили открыто, весело; прекрасная итальянская опера не уступала столичным; зимою, нескончаемый ряд всевозможных празднеств и увеселений следовал без перерыва. А потому немудрено, что молоденьким дочерям моим, — вторая едва вышла из детского возраста, — участвовавшим почти во всех этих удовольствиях, очень нравились оживление, роскошная обстановка балов, изысканность избранного общества, вообще, веселая, новая для них жизнь высшего одесского круга того времени. Для меня, конечно, все это представляло мало интереса, а Елена Павловна, по слабости здоровья и привычке к уединенной, сосредоточенной жизни, даже тяготилась частыми выездами в свет, на которые обрекала себя, чтобы не лишить удовольствия своих дочерей. Нашего сына, десятилетнего Ростислава, мы поместили в пансион Тритена, лучший в городе. Он был уже хорошо подготовлен, и нас очень радовали отзывы о нем ученых профессоров лицея, преподававших в пансионе, которые не только не могли нахвалиться, но не могли надивиться необыкновенным способностям мальчика и легкости, с которою он понимал серьезные и трудные научные предметы. Только никак не хотел он учиться танцевать, и не было возможности заставить его посещать танц-классы.

Однажды, проходя по улице, я случайно повстречал торжественную, похоронную процессию одного из замечательнейших одесских обывателей. Хоронили покойного графа Разумовского. Он долго жил в Одессе совершенным затворником, прекратив почти все личные сношения с светом. Говорили, что в молодости он был очень общительным, веселым человеком, много путешествовал, долго жил за границей, особенно в Париже, где вел рассеянную жизнь, тратил большие деньги, превышавшие норму содержания, выдаваемого ему его отцом, и наделал долгов. Тогда, строгий и, как видно, не слишком нежный родитель скупил его векселя и засадил сынка в долговую тюрьму, где держал его до самой своей смерти, более двух лет и еще бы более продержал, если-б не умер.

Смерть отца освободила сына из постыдного заключении и сделала одним из богатейших людей в России. Но молодой Разумовский вышел из тюрьмы совсем уже не тем, каким вошел в нее. Из светского, живого человека, он обратился в мрачного, одичавшего ипохондрика. Почему-то избрал местом своего жительства Одессу, купил за городом большое место, развел превосходный сад, а посреди его построил дом, самой своеобразной архитектуры. При постройке дома, граф выписывал из Италии и других мест Европы лучших художников для внутренней отделки, скульптурных украшений и расписания живописью стен и потолков. Дом он наполнил всеми сокровищами искусства древнего и нового, какие его богатство могло ему доставить и, отрастив себе длинную бородку (которую кроме простого народа тогда никто не носил) и волосы, замкнулся безвыходно, никуда не выходя и никого не принимая, за очень немногими исключениями. Под домом граф устроил обширное подземелье, с бесконечными коридорами и ходами в различных направлениях, в роде лабиринта, ключ коего был известен ему одному. Вход в подземелье был только один, из спальни графа, скрытый потайной дверью. В 1828-м году, во время Турецкой войны, Императрица Александра Феодоровна, проживая в Одессе, наслышавшись о необыкновенном убранстве дома графа Разумовского, редких коллекциях древностей и всяких искусств, находившихся в нем, пожелала их видеть и послала сказать графу, что в назначенный час и день она посетит его. Граф устроил прием, вполне достойный августейшей гостьи, приготовил великолепный завтрак и угощение, а сам в этот день, за несколько часов до прибытия Государыни, забрался в свое подземелье, где и просидел, спрятавшись, до глубокой ночи. Эта неожиданная проделка так всех озадачила, что надолго осталась в памяти одесских жителей. После смерти Разумовского, наследники его по боковой линии отнеслись с непостижимой небрежностью к имуществу, оставленному им в Одессе: никто из них не взял на себя труда даже приехать взглянуть на то, что осталось после него, а заочно распорядились все продать огулом с публичного торга. Долго продолжалась эта распродажа, так как не легко было управиться с такой массой разнородных вещей. Их продавали партиями, по отделам. Многие ходили, и мы с женой в том числе, чтобы только посмотреть на все эти диковинки. И с сожалением смотрели на драгоценные собрания картин, статуй, оружия, всяких редкостей и старины, стоивших огромных денег, — а многое и за деньги нельзя было достать, — которые доставались можно сказать задаром, большею частью в руки людей, покупавших их для спекуляции. Все было распродано за бесценок. При продаже мебели, среди множества роскошных, изящных вещей находился простой, самой обыкновенной работы столик шахматный, не обративший на себя ничьего внимания по своей невзрачности. Когда дошла до него очередь, по объявлении какой-то пустячной цены, подошли торговать два человека, итальянец и француз, которых Разумовский часто приглашал играть с ним в шахматы; они заявили, что хотят купить столик единственно на память о покойном графе, и начали понемногу возвышать цену, которую скоро довели до таких серьезных размеров, что возбудили общее удивление. Наконец, один из них отступился, а другой, завладев столиком, поспешил расплатиться и унести его. Оказалось, что в столике был секретный ящик, а в нем драгоценные, старинные шахматы, выделанные из коралла и аметиста, необыкновенной работы. Об этом никто не знал, кроме двух партнеров графа. Дом тоже был продан с молотка, но не долго пережил своего хозяина и в скором времени сгорел дотла.