Лес рубят - щепки летят - Александр Шеллер-Михайлов

Но, доставляя отчеты барыням, Боголюбовы и Гроховы никогда не забывали, что для них гораздо больше значения имеют определившие их на места мужья и родственники этих барынь, чем сами барыни, и потому стремились сообразоваться в своем управлении делами с целями мужской половины фамилий Белокопытовых и Гиреевых. Стремления же мужчин сводились к одному: соблюсти формальную сторону и тратить как можно меньше денег на дело. Вследствие этого вся деятельность Боголюбовых и Гроховых направилась на то, чтобы в уставах благотворительных учреждений появлялось как можно больше громких и жалких слов для утешения барынь и как можно меньше статей расходов для успокоения мужчин. Так, в уставе приюта говорилось, что детям должна даваться сытная и здоровая пища, по полуфунту говядины и по полутора фунта хлеба в день, два раза чай с хлебом, ужин из одного блюда и тому подобное, а в смете значилось, что на воспитанницу отпускается только девять копеек в сутки. Барыни восхищались словами о сытной и здоровой пище, о полуфунте говядины в день и, вследствие отсутствия арифметических знаний, никак не понимали, что на девять копеек нельзя приготовить обеда, ужина и чая, если бы даже за говядину платилось только 10 коп. за фунт. Мужчины пропускали без внимания громкие фразы и выражали свое удовольствие за то, что бюджет доведен до minimum'a. В бюджете действительно появлялись очень интересные статьи; так, например, для 50 воспитанниц на канцелярские принадлежности, учебные пособия и медикаменты отпускалось только 60 руб. в год; на мыло и прачешные потребности 50 руб. в год; на одежду, обувь и белье по 13 руб. на воспитанницу; на еду служителей по 7 коп. в день. Одним словом, Боголюбовы и Гроховы довели бюджет до того, что призреваемые умерли бы с голода, если бы они не ели своей пищи, не пили своего кофе, не насыщались бы где-нибудь вне приюта в праздники. Конечно, администраторы не забыли себя и довольно щедро назначали суммы на ремонт здания, на разъезды себе. Так, например, за разъезды Боголюбов получал до 350 рублей в год и посещал приют не более как раз в месяц! Мужская половина фамилий Белокопытовых и Гиреевых таким образом была вполне довольна и всеми силами старалась выводить в люди Боголюбовых и Гроховых, платя этим дешевым способом за их усердие. Барыни тоже были в восторге и прославляли Боголюбовых и Гроховых за самоотверженные заботы о бедных, за служение на пользу бедных людей без жалованья. Боголюбовы и Гроховы с достоинством несли звание «друзей бедных», с благодарностию принимали то чин, то доходное место или награду от казны и благодушно предоставляли начальницам филантропических учреждений сводить концы с концами из выдаваемых по смете сумм.

Если Боголюбовым и Гроховым нелегко было составлять уставы, удовлетворяя и барынь и мужчин, то начальницам богаделен и приютов предстояла не менее трудная задача накормить на 9 копеек каждого из призреваемых. Однако от кандидаток в начальницы не было отбою. Это было, по-видимому, странно. Но дело в том, что кандидатки в начальницы как женщины совершенно не умели рассчитать заранее, выгодно ли будет их место; кроме того, они знали, что старые уставы, составленные предком Белокопытовых, назначали еще меньше денег на еду и что, несмотря на это, первые правительницы не только сводили концы с концами, но даже и наживались. «Если они наживались, значит, и мы можем нажиться», — рассуждали они, не понимая того, что бюджеты старых уставов были простою формальностью: в приюты и богадельни в старые годы неслась и везлась провизия из деревень старого Белокопытова, и этой провизии было столько, что призреваемые не могли ее истребить и начальницы просто торговали ею. Мука, крупа, гуси, куры, мед, сушеные грибы — все это было предметами торговли, и начальницы уподоблялись помещицам, собиравшим оброк со своих деревень. Теперь же провизии, привозимой крестьянами Белокопытовых, не хватало и для самих господ, так как они все оброки перевели на деньги. В приюты и богадельни не перепадало ничего. Учредитель этих благотворительных заведений постоянно присылал в них экстренные суммы, теперь же Белокопытовы старались всеми силами только об ограничении средств этих учреждений и даже выставили кружки для сбора подаяний у прохожих; но прохожие шли своим путем, а кружки так и стояли пустыми. Только какой-то негоциант, живший рядом с приютом и потерявший счет деньгам, ежегодно при получении из-за границы транспорта с фруктами присылал в приют ящик апельсинов. Но что значат апельсины там, где недостает хлеба. При таком положении дел новым начальницам благотворительных заведений нечего было и думать о наживе. Приходилось при поступлении на место заботиться только об одном: чтобы не попасть в долговое отделение.

Начальницы определялись на места, как мы сказали, через барынь, но очень хорошо знали, что им нужно более всего дорожить благорасположением Боголюбовых и Гроховых, так как последние могли в своих отчетах по воле и скрывать и выставлять на вид передержанные суммы, утраченное белье, разбитую посуду и тому подобное. Если начальницы успевали заслужить расположение Боголюбовых и Гроховых, то они могли спокойно спать, так как не только не всплывали наружу никакие из их промахов, но даже плохое содержание детей не могло броситься в глаза барыням при посещении ими своих филантропических учреждений. Боголюбовы и Гроховы, выпытав у барынь, когда они посетят то или другое из этих учреждений, давали знать излюбленным начальницам о том, что нужно в течение таких-то и таких-то дней быть наготове и держать все в чистоте и порядке. Белокопытовы и Гиреевы приезжали, находили чистое белье на постелях, чистую одежду на девочках или призреваемых старцах, чистые щи и свежее масло, — и успокаивались, выразив свое удовольствие начальницам.

Начальницы по большей части выбирались из вдов полковников и подполковников, из женщин, воспитывавшихся в институтах, проживших в довольстве половину жизни, игравших роль важных барынь и вследствие того не сумевших скопить гроша на черный день. Богадельня или приют, вверенные их надзору, должны были сделаться, в сущности, филантропическими пристанищами и для них самих. Но увы! теперь в этих учреждениях шло все наоборот, и вместо теплого местечка женщины попадали в ловушку, доводившую их до окончательного разорения. Именно в таком положении находилась и Анна Васильевна Зорина.

Ее муж был когда-то адъютантом покойного князя Гиреева; она была ловкою полковою дамой. В ее доме молодежь высшего круга не находила ни холодной сдержанности аристократических салонов, ни буржуазного скопидомства чиновнической среды, ни мужицкой неразвитости купеческого круга. Здесь можно было под конец веселой пирушки расстегнуть нижнюю пуговицу у мундира и завести интрижку на пару дней с хозяйкой; здесь можно было напиться и насытиться, не отравляя себя рублевым лафитом и начиненными капустой гусями; здесь можно было говорить на чистом французском языке, говорить о литературе, об общественной жизни, о театрах и балах, а не о белой арапии и не о небесных знамениях. Хозяева жили сегодняшним днем, никогда не вспоминая о том прошлом, когда у них, быть может, не было хлеба, и не думая о будущем, когда им, быть может, придется ходить с протянутой рукой. Муж и жена не стесняли друг друга и не спрашивали, почему он бросает нежные взгляды на жену ротного командира, а она слишком часто принимает к себе новоиспеченного прапорщика. Шли годы; у Анны Васильевны уже было несколько взрослых детей, имевших поразительное сходство с офицерством того полка, где служил ее муж; у нее было еще более седых волос и морщин и при этом совершенно не было денег. Ее муж умер, дослужившись до чина подполковника, умер скоропостижно в день ревизии; говорят, что при ревизии оказался большой недочет во взеренных ему суммах, но полк не задумался ни на минуту и заплатил за Зорина недостающие деньги: это было вполне благородно, так как нужно же было отплатить товарищу за его пиры и за любезность его жены. Но Анна Васильевна все-таки была без средств к жизни и должна была кормить не только себя, но и своего старшего сына. Этот сын был «enfant terrible» [3] Анны Васильевны. Он воспитывался в корпусе, когда его семья, вела еще разгульную жизнь; он рано сделался сердцеедом и любимцем полковых дам; мать восхищалась баловнем, вспоминая свою молодость; иногда она журила его за кутежи, но он целовал ручку милой maman, напоминал ей имена каких-то прапорщиков; maman трепала его по щеке, произносила «шалун, шалун», и мир заключался снова; все шло отлично до того рокового дня, когда Зорин-père [4] окончил смертию свою жизнь. В этот день Зорин-fils [5] остался без всякой поддержки и значительно потерял цену в глазах своих кутящих собратьев. Ему пришлось кутить на чужой счет; этого как честный дворянин он не мог делать, по крайней мере, покуда, с непривычки. Не раздумывая о том, что привыкнуть можно ко всему, даже и к кутежам на чужой счет, он вышел в отставку и переселился к своей матери. Жить на ее счет не значило жить на чужой счет: с родными церемонии и счеты обыкновенно отбрасываются в сторону. Отставной полковой петух и отставная полковая барыня — на что они годятся? В надзиратели и в надзирательницы за чьей-нибудь нравственностью, самое лучшее. По крайней мере, так думают у нас. Именно подобное назначение и было дано Анне Васильевне: Гиреева дала ей место начальницы в приюте Белокопытовых. Мать и сын зажили мирно: мать окружила себя тесным кружком отставных и пообедневших полковых кутил и барынь и жила воспоминаниями за пульками преферанса; сын, будируя на несправедливую судьбу, едко подсмеивался надо всем и всеми, лениво позевывал в обществе стариков, говорил либеральные фразы о бесплодной деятельности у нас в России и делал глазки горничным, сознавая, что для них он еще сохранил в себе достаточную дозу обаятельной прелести и что здесь его деятельность, наверное, принесет плоды.