Миры Пола Андерсона. Том 17 - Пол Андерсон

— Что случилось, радость моя? — Фрайна погладила «удачу», успокаивая любимца.

Айвар вспомнил, как Эраннат отклонил приглашения поселиться в любом фургоне и постоянно оставался снаружи, даже в самые холодные ночи, когда ему приходилось хлопать крыльями, чтобы поддержать высокую температуру тела и не замерзнуть. Неожиданное озарение заставило Наследника спросить:

— Тебе не нравятся «удачи»?

— Нет, — последовал ответ ифрийца. После мгновенной паузы он пояснил: — Мне уже приходилось их встречать в других местах. В Планхе мы зовем их лийялре — «крадущиеся в ночи».

Фрайна надула губы:

— Что за ерунда. Я захватила бедняжку Таис подышать свежим воздухом. Пошли, Рольф.

Она взяла Айвара за руку. Тут он совсем забыл, что тоже никогда особенно не симпатизировал «удачам».

Эраннат пристально смотрел им вслед, пока они не скрылись в темноте.

За кольцом фургонов простиралась широкая лужайка, покрытая мягкой и пружинящей под ногами серебристой заря-травой. По краю прогалины толпились деревья — высокие сосны, приземистые молоточники, куполообразные дельфи. Свет обеих лун заставлял их стволы словно светиться, а тени скользить — полумесяц непоседливой Креусы перемещался быстро. Черный бархат неба был усеян звездами, Млечный Путь походил на замерзший водопад.

Музыка стихла вдалеке, и тишину нарушали только трели мыши-летяги. Айвар молчал, преисполненный изумления перед чудом близости девушки.

Фрайна наконец тихо произнесла:

— Рольф, Высочайшие непременно должны существовать: иначе в мире не могло бы быть так много красоты.

— Высочайшие? Бог? Ну…

«Non sequitur[11], дорогая, — подумал Айвар. — Для нас это — красота, потому что определенный вид приматов развивался в сходных природных условиях на Терре. Хоть мы и способны чувствовать странное очарование пустыни, воспринимать ее красоту так же, как, например, Эраннат, мы не можем… Но разве это не значит, что любая разновидность красоты непременно должна быть замыслена Творцом? Не верить ни во что, кроме случайности, было бы так скучно…»

— Что нам до философии? — произнес он беспечно. — Стоит ли терять на нее время, когда мы вместе?

Фрайна обняла его за талию. Ее прикосновение показалось ему обжигающим, как огонь.

«Я влюблен, — пробилась мысль сквозь шум в голове. — Никогда не был так влюблен. Таня…»

— Айях! — вздохнула Фрайна. — Сколько времени нам остается?

— Разве не вечность?

— Нет. Ты ведь не можешь жить в таборе. Такого еще никогда не случалось.

— Почему?

— Потому что вы, оседлые, — ох, Рольф, извини, ты слишком хороший, чтобы тебя так называть, ты в душе путешественник… Но все же вы, люди с корнями — вы не то чтобы слабые, вы просто стойкие иначе, чем мы.

«В результате веков отбора…» — подумал Айвар.

— Я за тебя боюсь, — прошептала Фрайна.

— Что? За меня? — его окатила волна оскорбленной гордости, которая, как он чувствовал глубоко внутри, была просто ребячеством. — Эй, послушай, разве я не перенес путешествие через Кошмар Айронленда так же стойко, как и вы все? Я крупнее и сильнее любого мужчины в таборе, может быть, не такой жилистый и подвижный, но, клянусь хаосом, я способен выжить при любой засухе, голоде, песчаной буре!

Фрайна прижалась к нему теснее:

— И ты такой умный, так много знаешь всяких книжных историй, — и что гораздо важнее, ты умеешь то, что умеют немногие в таборе. Но все равно тебе придется покинуть нас. Может быть, потому, что мы не сможем дать того, что тебе нужно. Разве у нас есть чем заполнить всю твою жизнь?

«Ты, — ответило его сердце. — И еще свобода быть самим собой… Плюнь на свой проклятый долг, Айвар Фредериксен. Ты ведь не выбирал, кем тебе родиться. Перестань думать об этих светящихся точках в небе как о политической реальности, пусть они снова станут для тебя просто звездами».

— Я… я не думаю, что мне когда-нибудь надоест путешествовать, если рядом будешь ты, — пылко сказал Айвар. — И я… я ведь могу выполнять свою долю работы… может быть, я окажусь нужен Привалу.

— До тех пор пока тебя не обчистят или не пырнут ножом. Рольф, дорогой, ты такой невинный. Ты веришь, что все люди честны от природы и не убивают без причины. Это не так, по крайней мере не в таборе. Ты же ведь не сможешь перемениться, Рольф.

— Но ведь ты могла бы мне помочь?

— Ох, если бы могла! — скользящий луч луны блеснул на ее мокрой от слез щеке.

Внезапно девушка вскинула голову и решительно произнесла:

— По крайней мере я могу уберечь тебя от самой близкой и страшной опасности, Рольф.

— Ты о чем? — привыкнув уже к быстрым, как ртуть, сменам ее настроений, Айвар больше думал о ее красоте, близости, исходящем от нее аромате, чем о ее словах. Они все еще шли к деревьям. «Удача» на плече Фрайны, завернувшись в свою мантию, была почти невидима.

— У тебя ведь много монеток, верно?

Айвар кивнул. На самом деле это были не монеты, а бумажные деньги — имперские кредиты и энейские либры, по большей части полученные от сержанта Астаффа, когда Айвар покидал Виндхоум. («Я принес мои сбережения, Наследник. Не беспокойся, ты расплатишься со мной, если выживешь. Ну а если не выживешь, то какая, к черту, разница, уцелеют мои сбережения или нет?»

Каким далеким и неправдоподобным все это теперь казалось!) Среди тинеранов невозможно хранить что-то в секрете.

Я ведь научился мириться с этим, не так ли? Возможность побыть одному — только в мыслях. Какое имеет значение, если Дулси между делом изучит содержимое моих карманов, если я одеваюсь и раздеваюсь при ней, если они с Миккалом занимаются любовью, когда я лежу на своей койке?

Таким образом, все знали, что Рольф Маринер — не бедняк. Никто ничего не украл бы у товарища по табору. Воровство невозможно было бы скрыть, а наказание за него полагалось нешуточное — изгнание. Конечно, карманники практиковались на соседях, но непременно возвращали добычу. Айвар всегда отказывался от предложений сыграть, зная, что это считается вполне законным способом обчистить партнера.

— Скоро мы доберемся до реки, — продолжала Фрайна. — Дальше мы пойдем от города к городу, пока не достигнем границ своей территории. На каждой остановке будет представление. Там всегда неразбериха — ты знаешь, ты говорил, что бывал на них. Дело в том, что это для нас время добычи. Мы беремся — если «беремся» подходящее слово — за оседлых. Мы не хотим им зла, но тут уж каждый за себя. В такое время кто-нибудь может и забыть, что ты не совсем из оседлых. Часто бывает, что в азарте мы обчищаем и своих.