Формула неверности - Лариса Кондрашова

Таня по инерции еще продолжала улыбаться, она даже не представляла, что сообщения о конце света произносят таким будничным тоном, но потом вдруг ощутила странную болезненность этой улыбки, как будто она разрывала пополам ее лицо. Губы тоже растягивались с трудом, болезненно, как живая, но тугая резина.

Наверное, поэтому ей так трудно было повторить это слово:

— Изменил?

Мишка называл ее Котенком за цвет волос, пепельно-русый, и не любил, когда Таня связывала волосы в хвостик. Он опять распускал их по плечам жены при любой возможности.

— Ты ее любишь? — спросила она.

Собственно, ей совсем не хотелось спрашивать, но она думала, что так положено. Должна же она как-то ответить на его сообщение. Может, надо вскочить, дать ему пощечину по виноватой физиономии, что-нибудь разбить, закричать, а она сидела на стуле в полном отупении и никак не могла осмыслить то, что с ней произошло.

Мишку, видимо, испугала ее неподвижность. И этот застывший взгляд. И ее странная молчаливость… Ах да, она спросила, любит ли он ту, с кем ей изменил.

И он заговорил, быстро, сбивчиво — то, что Таня вслух не возмущалась, не шумела, казалось ему добрым знаком: значит, она поймет. И простит. Ей надо только потолковее объяснить, как глупо все это произошло.

Мужчины из его группы — Михаил преподавал им рукопашный бой — пригласили тренера в сауну. Тут же, при клубе. Сауна была классной — с идеально отлаженной парилкой, большим бассейном и предбанником, в котором легко размещался длинный стол. За ним пили пиво и напитки покрепче — кого что интересовало. А в тот день у одного из спортсменов-любителей был день рождения.

Обычно Мишка на такие посиделки не соглашался, но в компании оказался его хороший знакомый, тот, с кем он когда-то ездил на соревнования по дзюдо и самбо.

Знакомый пригласил на такой вот своеобразный банкет-парилку и самого президента клуба, что перевесило чашу сомнений Михаила в пользу участия в банкете.

Были здесь и женщины. Одна из них — тренер по аэробике, которая привела с собой еще двух, самых красивых своих подопечных.

Ее звали Наташа, и она давно строила глазки симпатичному тренеру-рукопашнику.

Мишка как следует «принял на грудь», а в этот день ему к тому же не удалось поесть. Словом, его развезло, и чтобы не прийти домой совсем уж нетрезвым, он оставался в парилке дольше других мужчин. И в один из таких моментов туда пробралась тренер Наташа…

— Я не хочу, чтобы ты узнала об этом от кого-нибудь другого, — наверняка найдется доброхот, — втолковывал он будто в момент замерзшей Тане, — и ничуть не оправдываю себя. Но поверь, это ничего не изменило ни в моем отношении к тебе — ты все равно моя единственная и любимая женщина, ни в моем отношении к другим женщинам — они для меня по-прежнему ничего не значат…

— Ничего, говоришь, для тебя не изменило? — наконец очнулась Таня. — А для меня изменило!

Она отодвинула его со своей дороги, как стул, как вещь, как попавшегося под ноги кота, и молча ушла в спальню.

Там она побросала в спортивную сумку вещи, свои и Шуркины, самое необходимое, и в тот же вечер… да какой там вечер, была уже половина первого ночи — она разбудила дочь и на такси уехала к сестре.

Дочь Александра, по ее мнению, разбуженная среди ночи неизвестно для чего, молча дулась в такси на мать. Тем более что на невинную попытку девочки спросить мать: «А куда мы едем?» — мать буркнула что-то непривычное вроде:

— Замолчи, ради Бога, и без тебя тошно!

Шурка обиделась — ее любящая мамочка никогда прежде на нее не кричала и тем более не говорила обидные слова.

Одному Александра обрадовалась: привезли ее туда, где она всегда любила бывать, расцеловалась с теткой и покорно пошла в «гостевую» комнату — досыпать.

Маша все не могла поверить, что Таня ушла от мужа насовсем.

— Ты же его так любила! — недоуменно приговаривала она. — Едва восемнадцать исполнилось, за него замуж выскочила. Твой первый и единственный мужчина! Или я не права? Я что-то не знаю?

— Права. Все так и было, а он меня предал. Он меня предал!

Таня долго повторяла эту фразу, пока Маша не дала ей какую-то таблетку и не уложила спать. Но она слышала, как сестра бормотала:

— Какой дурак! Это же надо быть таким дураком! Татьяна думала, что Маша ругает ее мужа за низкий поступок, а потом узнала, что та осуждала Мишкину откровенность, как никому не нужное чудачество.

— Честность! — фыркала она. — Это даже не смешно! Беспредельная честность между мужчиной и женщиной к беспределу и приводит. Кому стало легче от честности, которая ни много ни мало как развалила хорошую семью.

Она впоследствии уверяла, что такой шаг Мишки психологически неверен. Ведь неизвестно, сказал бы кто-то об этом Тане? Возможно, его измена так и осталась бы тайной. Скольким мужчинам удается всю жизнь сохранять в тайне от жены свои подвиги на сексуальной ниве…

— Есть такое выражение: ложь во спасение. Так вот этот случай должен был быть как раз таким. Потому что есть и другое выражение, сугубо народное: простота хуже воровства. А твоя пробуксовка на слове «предательство» мне почему-то напоминает фразу «скупая мужская слеза». Наверное, оттого что звучит ненатурально?

Маша защищала Мишку, не принимая во внимание чувств сестры. Так всегда думала Таня, оттого и не слушала ее ни в первый миг, ни после. Хорошо Маше рассуждать, для нее это все теория, а когда на практике рушится твоя жизнь… Впрочем, это Таня уже говорила.

Маша всегда оказывалась рядом с сестрой в трудную минуту, охотно вникала во все Танины проблемы, и вообще жизнь младшей сестры становилась намного легче и понятнее, стоило ей лишь уткнуться в плечо старшей сестры.

Но вот Таня решила все сделать сама, не привлекать к осуществлению своих проектов Машу, и теперь ее не оставляло чувство, что сегодня она все сделала не так. Да разве только сегодня? Все то время, когда она считала себя правой, не слушала ни собственного внутреннего голоса, ни увещеваний сестры, она жила и поступала неверно.

Кроме новой стрижки и покупки машины для Маши. Как бы она ни отбрыкивалась, Таня решила, что автомобиль — самое малое, чем она может отблагодарить сестру. Но поставила ее уже перед фактом. И выглядел ее подарок какой-то неуклюжей подачкой.

«На три штуки баксов!» — впрочем, тут же с раздражением подумала она. Кого не разозлит такое: ты приготовился к овациям, а в тебя бросают гнилыми помидорами.

Однако и спустя годы Таня все о Мишкиной измене талдычит. Вместо того чтобы беспокоиться о нынешнем муже и о немалых деньгах, что к нему откуда-то приходят и уходят…

Таня включила свой новый огромный телевизор. Цвета яркие, сидела как в кинотеатре. Она поленилась посмотреть в программку, а методом тыка нашла и стала смотреть какую-то американскую мелодраму, в которой юная мать по вине обстоятельств отдала в чужую семью своего новорожденного сына и теперь, по истечении многих лет, разыскивала его, чтобы прижать к материнской груди…