Здесь слишком жарко (сборник) - Влад Ривлин

Я уходил из школы совсем другим человеком. Университет я так и не закончил и пошел работать охранником в ночную смену на спецобъект. Помогло мое боевое прошлое. Платили здесь хорошо, и другую работу я не искал, потому что у меня развилась странная болезнь – я стал плохо переносить солнечный свет. Поэтому работал я исключительно ночью, когда был почти один. Днем же – отсыпался.

Я прожил так лет десять, пока не произошла та самая авария, так трагически закончившаяся.

Я сам вызвал полицию и на следствии полностью признал свою вину. В доказательствах моей вины тоже не было недостатка, но я чувствовал, что допрашивавшим меня полицейским хотелось узнать о моих мотивах. Они не видели в моих действиях абсолютно никакой логики, пока журналисты не раскопали в моей биографии историю моей работы в той элитной школе.

Журналисты вообще падки на такие истории, потому что истории из этого разряда приятно щекочут нервы обывателей. «Убил из-за царапины на бампере», или, «из-за стакана вина», сигареты, недоброго слова… Маньяк, монстр, нелюдь! И им всем хочется посмотреть на эту нелюдь, в данном случае – на меня, чтобы пощекотать себе нервы, а заодно – сентиментально пустить слезу по поводу несчастной жертвы. Роли распределены, осталось лишь налепить пару фотографий – обаятельной жертвы и его безжалостного убийцы.

Этот факт моей биографии, как и давнее знакомство с жертвой, еще более воодушевили журналюг, которые тут же решили придать этой истории этакий социальный подтекст с фрейдистской подливкой: учитель-неудачник, страдающий комплексами, из зависти убивает своего успешного ученика…

История получилась захватывающая, и о ней писали все газеты страны.

От газетчиков же я узнал, что убитый мною Дани отслужил в армии, где дослужился до офицера, потом закончил университет, затем работал психологом. Только вот про историю с судом, где он выступал в качестве одного из главных обвиняемых, они почему-то упоминать не стали.

Свою карьеру он начал в школе, где учился сам, и там говорил детям то, что когда-то такие же, как он, говорили ему. Он успел жениться, родить двоих детей и собирался открыть собственную клинику. Строя планы на будущее, они с женой в тот злополучный день как раз ехали выбирать дом для покупки.

Директорша же наша пошла на повышение, и теперь работала где-то в министерстве, занимая ответственный пост.

Следователь, ведший мое дело, почему-то настоял на психиатрической экспертизе для меня, хотя я полностью признал свою вину.

Может быть он и прав. Ведь я убил лишь проявление зла, а не его причину, наказав при этом ни в чем не повинных людей. Но я не испытывал угрызений совести, как больше не вспоминал и убитого мною парня из далекой ливанской деревни. Возможно потому, что я умер раньше.

Эхо

Он говорил горячо, страстно, отчаянно пытаясь не то спасти жизнь на другом конце линии, не то удержать ее едва ощутимое тепло.

Он боролся за жизнь на другом конце провода, как врач в реанимации, пытающийся разбудить человека находящегося в коме.

И он говорил с этой едва теплящейся жизнью без остановки, боясь сделать паузу, которая оборвет тоненькую, незримую нить, соединившую его с ней.

Он все говорил и говорил, пытаясь убедить ее, что все еще можно исправить, изменить, решить…

Как тогда, очень давно, когда оба уже знали, что будущего у них нет, но трепетно берегли последние часы и минуты своей любви, не в силах убить ее сразу…

Это было единственным на что ему не хватало мужества, и от этого он испытывал такое ощущение, как будто собирался убить ее, и для этого пытался усыпить бдительность Веры с помощью ласковых слов.

И вот, спустя много лет, он снова пытался ее убедить в невероятном – в том, что все еще можно исправить, изменить, решить.

Только на этот раз он во все это верил и оттого говорил со все большим жаром. А тогда… Он должен был… Этого требовало его мужество, его долг перед своими – друзьями, семьей… Перед собственной совестью, наконец. И перед этим долгом все было второстепенно – вся его прежняя жизнь, она и их любовь.

Самолет, как нож, разрезал их жизнь напополам. Позади остался дом и их юность. А новая жизнь стала такой, какой должна была быть. Такой, какой требовали от него долг перед семьей, перед теми идеалами, которые он избрал. Перед той благородной целью, ради которой смело бросил вызов всему самому дорогому. Этого требовали его мужество и совесть…

Сейчас от той далекой жизни остался лишь альбом со старыми фотографиями, стопка писем да записная книжка с желтыми, потрепанными листками.

Он не любил рыться в старых письмах и фотографиях. Всякий раз, когда он натыкался на свою прошлую жизнь, оказывалось, что старые раны лишь затянулись, но не зажили, и болят все так же как и тогда, когда они летели ночным рейсом в новую жизнь. Альбомы с фотографиями он хранил в специальном шкафчике, который называл своим архивом. Помимо альбома с фотографиями здесь же в отдельных папках хранилась куча квитанций разных годов, договор на покупку дома, всевозможные финансовые ведомости и прочие документы, к которым приходится почтительно относиться даже если они совсем обветшают.

Среди прочих бумаг в своем архиве он сохранил и эту телефонную книжку, подаренную ему кем-то из друзей в то время, когда он был еще подростком. Он давно уже ею не пользовался. Во-первых, потому что уже долгое время использовал в качестве записной книжки мобильник или лэптоп. А во-вторых – потому что большинство адресов в этой книжке принадлежали уже совсем другим людям или же вовсе перестали существовать. Так же как и большинство телефонов в ней, которые давно уже превратились в бессмысленный набор цифр.

В юности же он никогда не расставался с этой записной книжкой. Она вся была исписана его собственным почерком и рукою друзей, знакомых и даже малознакомых людей, с которыми его связывало общее дело…

Некоторые записи в этой книжке были старательно и аккуратно вписаны, что-то наспех начеркано – где-то карандашом, а где-то – теперь уже совсем выцветшими чернилами. Часть записей были сделаны шариковой ручкой, а некоторые адреса и вовсе были кое-как нацарапаны вдруг отказавшей авторучкой. Одни записи были сделаны ровным, с сильным нажимом почерком. Другие – размашистым. Третьи писались торопливо, и буквы в них прыгали в разные стороны.

Сначала он вычеркивал старые адреса и телефоны. Потом их стало так много, что он перстал вычеркивать и лишь отмечал птичкой исчезнувший адрес. Птичка означала, что адресат улетел. Тогда он радовался этим птичкам – каждый отъезд в то время они воспринимали как их убедительную победу над всемогущим режимом. Впрочем, так многие тогда думали.

Была здесь и запись, сделанная ее рукой – рукой Веры. Аккуратные, круглые буквы и цифры, написанные без нажима, но уверенно.

Они встретились совершенно неожиданно. Тогда и он, и его друзья были полностью поглощены борьбой за выезд. Днем они учились, некоторые работали. А по вечерам, собравшись на одной из квартир, учили иврит, читали столь желанные и запретные тексты на отксеренных листках, казавшиеся чуть ли не откровением, ставили домашние спектакли, где роль милиционера неизменно доставалась Вулу – добродушнейшему псу…

Все они были тогда безмерно счастливы и горды тем, что после долгих духовных исканий обрели, наконец, истину. Вместе они мечтали о жизни на святой земле – бескомпромиссные, отчаянные и неподкупные, и ради этой новой жизни они готовы были на все.

Однажды его вызвали в административное здание института, и незнакомые люди в штатском повели его в специальную комнату, чтобы, как они выразились «побеседовать».

Странные гости распрашивали его о друзьях, о книгах и самодеятельных спектаклях. Его поразила тогда их осведомленность, но он ждал главного вопроса. И этот вопрос последовал.

– А вы что думаете по поводу отъезда? Тоже собираетесь от нас уехать?

– Да, – не задумываясь ответил он тогда.

– И вы готовы вот так вот просто поменять Родину? – гость– мужчина лет сорока – испытующе и без особой симпатии смотрел ему прямо в глаза.

– Моя Родина не здесь, – гордо ответил он.

– А где же? – удивился гость.

– На Святой Земле, – ответил тогда Лев.

– Может быть, – жестко отреагировал собеседник, – Но на двух стульях у вас сидеть не получится. Сначала определитесь, где ваша Родина, а потом решите где вы продолжите свою учеб у.

– Я уже определился, – не колеблясь, ответил Лев.

Свой первый в жизни выбор он сделал.

Именно тогда он впервые увидел Веру.

Она училась в том же институте что и он, но на втором курсе, и подрабатывала санитаркой в больнице.

Они тогда и не поняли толком, что произошло с ними в тот момент. Он вдруг обнаружил себя стоящим посреди коридора, уставившимся на нее как баран, не в силах отвести взгляд, не в силах думать и даже дышать. Вид у него в этот момент наверняка был совершенно глупый, но он не думал об этом.