Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

Этим «лучшим, которое только предстоит» был Финстерархорн. Гертруда так настроилась на его покорение, что первую из «невозможностей», на которые они по решению Ульриха должны были идти вместе, траверс Лаутерархорн – Шрекхорн, восприняла спокойно. Это восхождение наметили первым. 24 июля они поднялись на высокий гребень, когда – с некоторой степенью комизма – столкнулись лицом к лицу с блестящей фройляйн Хеленой Кунтце, которая также собралась поставить на вершине собственный тур и внести свое имя в книгу рекордов. Видимо, между двумя дамами произошла язвительная беседа, в результате которой лавры достались Гертруде. Веселая и злая, она первое восхождение прошла без особой трудности, сама тому удивившись. Согласно «Элпайн Джорнал», это было самое технически важное ее восхождение.

Теперь Гертруда воистину заработала право на попытку подняться на Финстерархорн, самую высокую вершину Оберланда. Первое восхождение туда случилось в 1812-м, но по северо-восточной стене еще никто не поднимался, и именно этот новый и трудный маршрут они с Ульрихом тщательно разрабатывали два года. Эта злонравная и острая как клинок гора возносится над хребтом на 14 022 фута, и ее величественная вершина видна со ста миль. Одинокая, далекая от цивилизации, она печально известна плохой погодой и частыми лавинами. И даже опытные альпинисты уклонялись от той задачи, которую поставили перед собой эта тридцатипятилетняя женщина и ее проводник. Гертруде предстояла самая опасная горная экспедиция за всю карьеру. В последующие двадцать пять лет это будет считаться одной из величайших экспедиций в истории альпинизма.

Для тренировки Гертруда с Фюрерами сходили на Веллхорнский гребень, и единственной проблемой оказался сильный мороз. Потом они с Ульрихом совершили вылазку для проверки состояния скал на Веттерхорне – необычный подход к Финстерархорну, но такой, где, по мысли Ульриха, можно было начать. «Сегодня утром я вышла в 5.30 – ну, Ульрих называет это проверкой подвижности камней. Это значит, что ты идешь вверх и смотришь, не упадет ли на тебя камень. Если нет, то сюда можно идти… Мы прошли под ледопадом, где я проверила подвижность камней коленом… было больно».

Пробуя этот подход, они потеряли двадцать четыре часа и начали снова на следующий день. Прекрасным вечером они рано поднялись в хижину, и Гертруда вышла побродить без куртки по траве, переворачивая камни, чтобы полюбоваться на кустики бледных фиалок. В 1.35 альпинисты вышли из хижины. Первой целью был сыпучий гребень впереди, восходящий от ледника рядом торчащих жандармов и башен. «Большие выступы не в равновесии и готовы свалиться… они все покрыты свободно лежащими камнями, торчащими, нависающими и готовыми в любой момент упасть». Просовывая руку в трещину, Гертруда сдвинула отколовшийся камень в два квадратных фута. Он свалился сверху, сбил ее, и она поехала вниз по льду, пока не смогла задержаться на маленьком карнизе. «Я встала без веревки – как выяснилось чуть позже, ее и не было: перебирая ее руками, я увидела, что она наполовину перебита в ярде от моего пояса».

Теперь, на более короткой веревке, она пробиралась вдоль по гребню, а тот становился все круче, а внизу стали закипать зловещие черные тучи с запада. Вершина гребня все еще была далеко вверху, а вершина горы – еще дальше. Сперва они взялись за дело бодро, но прошел час без особого прогресса, а погода портилась с каждой минутой. Повалил снег, до вершины оставалась еще тысяча футов, а путь сузился до одиночного жандарма со зловещим двадцатифутовым нависанием. Если преодолеть жандарм, то, по мысли Ульриха, можно будет дойти до самой вершины. В любом случае альтернативы не было.

Тем временем ветер крепчал, из долины стал подниматься густой туман. Чтобы добраться до жандарма, требовалось проползти по острому краю седловины. После этого веревку Ульриха привязали к скальному выступу, потом аккуратно спустили на ней Ульриха на наклонную полку под навесом, с которой ему надлежало сделать попытку влезть. Он несколько минут пытался, потом сдался в отчаянии: стенка не только наклонялась наружу, но еще и сыпалась. Тогда они попробовали подняться по дальней стенке башни, где уходил вверх почти вертикальный кулуар блестящего льда. Это тоже оказалось невозможным. И хотя до верха гребня было всего пятьдесят футов, ситуация выглядела отчаянной. Оставалась только одна возможность, и совершенно безрадостная: повернуть обратно по стенке туда, где сейчас бушевала непогода. Ветер нес заряды мелкого снега, и через полчаса спуска туман оказался так густ, что ничего не было видно, кроме каменной стенки прямо перед ними. Гертруда писала: «Я всю оставшуюся жизнь буду помнить каждый дюйм этой скальной стены».

Они успешно миновали вертикальный камин и вышли на узкую полку, круто уходящую вниз. Отсюда по веревке спустились по одному на скалу, потом прокувыркались восемь футов непроходимого иным способом крутого и скользкого снежника. Они привязали веревку в качестве перил, но туман ослеплял, и создавалось ощущение, что они мчатся навстречу смерти. Было почти шесть вечера. Борьба продолжалась до восьми, пока бушевал шторм.

«Мы стояли возле огромного вертикального выступа на самом верху жандарма, как вдруг он затрещал и на секунду занялся голубым пламенем. У меня ледоруб в руке дернулся, и показалось, что сталь нагрелась и жар расчувствовался сквозь перчатку – может такое быть? Не успели мы понять, что происходит, как скала вспыхнула снова… мы покатились вниз по камину, один на другом, засунули головки ледорубов в какую-то осыпь и быстро отошли от них подальше. Не стоит держать в руке личный громоотвод».

В эту ночь они не могли двинуться дальше, и пришлось пережидать темноту на середине стенки, где не укрыться от бури. Выбора не оставалось, и альпинисты забились в какую-то щель. Гертруде удалось найти место в самой ее глубине, Ульрих сел ей на ноги, чтобы их согревать, Генрих под ним, и оба засунули ноги в рюкзаки. Все привязались к скале над головой на случай, если кого-то ударит молнией и выбросит из щели. Изменить положение они могли лишь на дюйм-другой, и неудобство вскоре превратилось в пытку. «Золотое правило – ни капли бренди, потому что потом будет еще хуже. Я это знала и настояла на этом». Засыпала Гертруда «довольно часто» и просыпалась от грома и зарниц, восхищенная вопреки всему силой бури и треском раскалывающегося от молний камня, похожего на треск разгорающихся сырых дров. «Поскольку никаких предосторожностей принять уже было нельзя, я просто наслаждалась величественной картиной шторма, ни о чем не думая… и всеми чудесами и ужасами, что творятся на высотах… Ночь постепенно прояснялась и наконец стала изумительно звездной. Между двумя и тремя ночи взошла луна, тоненький серп». Люди жаждали тепла и солнца, но рассвет принес слепящий туман и режущий ветер со снежными зарядами. Из щели они вылезали замерзшие, онемевшие от холода. Гертруда съела пять имбирных сухарей, две палочки шоколада, ломоть хлеба с раскрошившимся сыром и горстью изюма и теперь выпила столовую ложку бренди. Следующие четыре часа альпинисты дюйм за дюймом вслепую шли вниз, веревки заледенели и скользили, штормовой ветер задувал снежными вихрями. Кулуары превратились в водопады. Стоило только вырубить ступень во льду, и она наполнялась водой. В ситуации крайней опасности Гертруда всегда умела отделить себя от страдания и продолжать делать дело. Эта необычайная способность помогла ей сейчас проявить невероятное мужество. «Когда все плохо так, что хуже не бывает, перестаешь обращать на это внимание. Стискиваешь зубы и борешься с судьбой… Я знаю, что никогда не думала об опасности, кроме одного случая, да и тогда совершенно спокойно».