Большая книга ужасов. Прогулка в мир тьмы - Светлана Ольшевская

Интересно-интересно…

А еще было интересно, кто же плакал прошлой ночью. Вдруг он и сейчас где-то здесь? Скрывается, невидимый, смотрит на меня исподтишка…

Было страшно, но вместе с тем и жалко его. Может, какой-то неприкаянной душе помощь требуется? Вроде бы я где-то читала, как нужно поступать в этом случае…

– Кто ты? – тихо спросила я. – Чего ты хочешь? Тебе нужна помощь?

Тишина была мне ответом, но отчего-то возникло чувство, что я здесь не одна.

– Ты почему плачешь по ночам? Что за горе у тебя? Чем я могу тебе помочь?

Было чувство, что меня слушают. Притаились и внимательно, настороженно слушают. И думают, верить или нет этой незваной гостье.

– Ты меня не бойся, – я говорила, лишь бы что-то говорить, не теряя контакта с этой сущностью. – Извини, если вторглась в твои владения и нарушила твой покой. Но я пришла как друг, вреда не причиню. У меня вот… тоже трудности. Посылают меня в неведомую Кущовку искать, где там было гестапо. И я обязательно должна его найти. Это нужно затем, чтобы я смогла выручить из беды человека, которого люблю…

Я замолкла, не зная, о чем еще говорить.

Тишина, тревожная, напряженная тишина. Казалось, вот-вот, и я услышу…

– Ника, ты где там? – донесся голос Егора, и по коридору затопали шаги.

Черт бы побрал, вечно мешают!!! Я положила сборник сказок на место и торопливо вышла. Не хотелось привлекать внимание ребят к этой комнате.

Утром я пошла в интернет-клуб. Как искать это самое гестапо, я и представить не могла. Алевтина советовала поднапрячь чутье, но поможет ли? А вот в интернете порой можно найти нужные сведенья.

Кущовка, Кущовка, Кущовка… Никакой информации не нашлось. В конце концов я бросила искать Кущовку и принялась просто просматривать военные хроники и фотографии, присматриваясь к внешнему виду тогдашних зданий. Да уж, от того жилья за семьдесят лет мало что осталось. Но понемногу я перестала обращать внимание даже на дома, вглядываясь в фотографии и съемки жутких событий и постепенно проникаясь духом тех шальных и кровавых лет. Присматривалась к лицам на черно-белых фотографиях, к почерку написанных чернилами писем – и представляла себя рядом с этими людьми. Несколько раз подряд слушала песню «Священная война» – пару раз случайно, в видеороликах, – и еще раза четыре целенаправленно, по собственной инициативе. Просто до меня неожиданно дошло, что эта песня была самой сильной и исполненной драйва из всех, какие я в жизни слышала. Нет, драйв – мелковатое слово для этого определения. Сила и мощь – вот что звучало в этой песне, притом колоссального объема, поверьте опытному меломану. Слушала и другие военные песни, но то были просто песни, а эта несла в себе нечто сакральное…

Провозившись за компьютером два часа, я так и не нашла ничего о гестапо в Кущовке. Зато на другие гестапо насмотрелась вдоволь, вышла из клуба хмурой и злой. Перед глазами так и стояли эти обезображенные голодом и пытками тела, в том числе детские – тут я вообще с трудом сдержала слезы. И ухмыляющиеся рожи нацистов. Лицами не назову. Разве это люди?! Да как они могли… убила бы! Было желание разорвать их на куски, искромсать в кашу, взять автомат и стрелять, стрелять…

Конечно, сейчас это уже поздно делать. Но самым мерзким осадком остались на душе не кадры увиденного, а слова Димы Химчука из моего класса. Он сказал однажды, что если бы мы в войну не сопротивлялись, то сейчас бы жили, как в Европе, и имели в банках миллионные счета. Я пыталась с ним спорить, но это было бесполезно. Если у мальчика и мама с папой так считают, то трудно его в чем-то убедить.

Больше убеждать не буду. Вернусь – просто начищу ему физиономию.

Я возвращалась по знакомой улице, думала о предстоящем задании и смотрела вокруг. Смотрела уже несколько иным взглядом. Если прежде стоящие здесь дома были для меня просто домами, то теперь я видела их по-особому: это были Здания, Пережившие Войну. Может быть, и здесь где-нибудь находилось такое заведение…

Я стала присматриваться к каждому, пытаясь угадать, что в них было, и неожиданно поняла, что эти однотипные дома – все разные. От одного веяло весельем и легкостью, от другого – тоской и унынием… Представляю, что я почувствую, подойдя к бывшему гестапо! Может быть, мое задание не такое уж сложное, надо только как следует сосредоточиться?

Мимо дома, в подвале которого находилась та странная лавка, я пролетела почти бегом. От него и правда веяло чем-то недобрым и странным. А еще казалось, что из подвального окошка за мной наблюдают – задумчиво, неспешно, иронично, с твердой уверенностью, что я все равно приду к ним сама.

Ребят дома не было, зато в кухне вертелась тетя Шура, а в кастрюлях булькало, судя по запаху, что-то вкусное. Черно-белый Лилькин кот ходил следом за женщиной, она то и дело об него спотыкалась и сердито ворчала.

– О, пришла! – заметила она меня. – А друзья твои где?

– Поехали на лошадях кататься, – наобум ответила я. – Ах, ну что вы все готовите для нас, мы бы сами… Мне прямо стыдно.

– Сты-ыдно! – сердито передразнила тетка. – Стыдно борщ не уметь варить, вот что стыдно. Я в твои годы уже знаешь какой вкусный варила! Испортите желудки химией… На вот, картошку почисть.

Я молча чистила картошку и выслушивала историю о том, как вчера у Звонцова тетка рехнулась, пыталась сбросить из поезда его маленькую дочь, а потом спрыгнула сама.

– И убилась? – уточнила я.

– Не знаю, ее так и не нашли пока. А ты, красавица, прекращай вечерами по лесу слоняться, да еще одна.

– Я не…

– А то я не видела! – загремела она. – Уже дважды смотрю – пошла на ночь глядя куда-то к лесу! Ты не в озере случайно ночами купаешься?

– Нет, что вы! Это я… к другу в гости ходила, – пояснила я.

– К какому еще другу, где он живет?

– За озером.

– За озером?! Это где ж там можно жить, там домов никаких нет! – подозрительно уставилась на меня тетя Шура.

– Один есть, – пришлось признаться мне. – За дамбой, налево, пройти километр или два…

– За дамбой налево?! – тетя Шура резко выпрямилась. – Вниз по течению, в балке за озером?

– Да, у них дача как раз на склоне балки и стоит.

– Я тебе что говорила?! – взвилась она. – Нельзя туда ходить, ты поняла!

– Но почему? Я ходила и ничего плохого там не видела. Люди, как люди…

– Не могут там жить хорошие люди! – уверенно заявила тетя Шура, в сердцах подхватила на руки черно-белого кота и принялась гладить.

– Вы можете мне прямо ответить, что там плохого?! – повысила голос и я.

– Не знаю… Старики так говорили.

На том наш разговор и закончился. Правда, тетя Шура еще долго поглядывала в мою сторону и осуждающе качала головой.

Потом она ушла, и черно-белый кот, мурлыкнув басом, убежал за ней. Последнее время они подружились, и кот частенько к ней шастал.

А я поднялась к себе на чердак, чтобы приготовиться в дорогу. На чердаке царил беспорядок – постель была не убрана, мои вещи валялись как попало. Это потому, что утром я встала очень рано, спустилась вниз и уже больше на чердак не возвращалась.

А ведь собиралась отоспаться. Чего это я так рано подхватилась? Уже и сама не помню, утро прошло, как в тумане. Так бывает, когда подняли, а разбудить забыли.

Я разобрала вещи и стала застилать постель. Свернула одеяло, расправила простыню. Взялась за подушку, и в тот же миг меня охватило странное предчувствие. Я подняла подушку…

Под ней лежали два рыжих кусочка картона. Я их под подушку точно не клала… Что это?

Это оказались фотографии. Старые, желтые, с потрескавшимися краями. И на одной красовались какие-то военные на фоне невзрачного двухэтажного дома. Лиц было не разобрать, зато более-менее читалась табличка у двери дома, стоявшего за их спинами.

Это было гестапо.

Вот это да! Я протерла глаза, потом несколько раз смотрела то на фотографию, то на потолок, чтобы убедиться, что у меня не галлюцинации. Откуда это?!

Что же касается формы на этих военных, то я сегодня в интернете достаточно насмотрелась на людей в такой форме. И отвергла их право называться людьми. Нацисты! Нацисты – это уже не люди…

Далеко не сразу я догадалась посмотреть на вторую фотографию. На ней были изображены две симпатичные девушки со смешными короткими прическами на один манер, одна светловолосая в черном платье с белыми горошинами, другая просто в черном платье, без горошин, и волосы потемнее. На правом виске этой, что без горошин, виднелась большая темная родинка.

На обратной стороне этой фотографии я с трудом разобрала полустертую надпись – «Лиленька и Феня, 1939». На фотографии с гестапо подписей не было никаких.

Я так и села на диван, слегка… да нет, не слегка, а очень сильно ошарашенная. Лиленька и Феня меня не заинтересовали, но вот гестапо… Сомнений не оставалось.

Кто мог положить эти фотки мне под подушку?! Ребята? А сами-то они где их взяли?