Пещера. Ведьмин век. Долина Совести - Марина Дяченко

Лицо толстого человека сделалось преувеличенно внимательным:

– Конечно же. Конечно же, я ему позвоню… Какой, вы говорите, телефон?

Влад посмотрел ему в глаза:

– Нехорошо обманывать. Если вы по каким-то причинам считаете, что звонить не надо – так бы и сказали.

– Мне не хотелось бы вас огорчать, – виновато сказал толстый человек.

Влад сел на кушетку посреди обшитой поролоном комнатушки. Потрогал длинный синяк на горле; что ж. Самоубийство – непростая наука, если нет в распоряжении высоких крыш, гор снотворного и надежных петель на крючках от люстр…

– Ненавижу самоубийц, – пробормотал Влад с отвращением.

Толстый человек насторожился:

– Как вы сказали?

Влад лег на кушетку. Вытянулся:

– До свидания.

Толстый человек потоптался и вышел, закрыв за собой дверь с круглым окошком посредине. С маленьким всевидящим «иллюминатором».

Влад опустил веки.

Комната в стиле «приют умалишенного» была устроена в том же здании, где помещался спортзал с телевизором. Сооружена в рекордные сроки; Старый, Булка и Кисель получили отставку. Их место занял толстый человек и двое его подручных – по-видимому, профессионалы. По-видимому, Анжела сумела убедительно поведать им историю о бедном литераторе, спятившем от перегрузок, а синий след на Владовой шее сам по себе был достаточно красноречив…

С момента, когда в пластмассовой чашке с кофе обнаружилась слоновья доза транкрелакса, до момента, когда его под руки (в прямом смысле, ну и хватка у парней) привели в обшитую поролоном комнату – прошло уже три недели, и ситуация стала критической.

Влад лег на спину и забросил руки за голову.

Странно. Он не рассчитывал проиграть. Он проиграл на ровном месте; не очень умная женщина обставила его, как котенка. Шах и мат…

Странно, что Анжела находила шахматы скучными. Впрочем, странно ли?

Он умнее ее. Он старше и опытнее. Он мужчина, в конце концов. Почему он позволил себе проиграть? Когда на карту было поставлено так много?

Потому что Анжела может позволить себе роскошь быть и злой, и доброй. Скупой и щедрой. Наивной и расчетливой. Разной. А он, Влад, слишком закоснел в своих представлениях о том, что можно, а чего нельзя.

Поэтому Анжела сильнее. Анжелы всегда сильнее. Он просто об этом забыл.

Возможно, строитель подводных дворцов уже привязан. И его сын, что еще более вероятно – тоже. Возможно, Владов проигрыш необратим, а ведь кто победил – тот и прав.

Кто победил – тот видит мир верно; кто проиграл, всю жизнь прожил во власти иллюзий. Один. В полном одиночестве, когда мог быть любимым и ценимым. Когда мог иметь и жену, и друга, но остался наедине со своими узами, наедине со своими представлениями о жизни, над которыми теперь будет потешаться весь мир…

Перед ним был стол, полный тончайших кушаний, а он предпочел цвелую корку. Из принципа. Перед ним был парк, полный цветов и травы, солнца и тени, а он предпочел темную собачью конуру – потому что ему казалось, что так правильнее.

И теперь то, что он называл своими представлениями о жизни, лежит перед ним в грязной миске обглоданной костью. Он как дракон, всю жизнь защищавший пещеру с сокровищами, и обнаруживший за две минуты до одинокой смерти, что в заветном сундуке – плесень.

Почему, взяв за руку девушку Анну, тогда еще ничью девушку – почему он не присвоил ее?

Потому что он идиот. Только поэтому, и больше ни почему.

Влад закрыл глаза.

По всему скверику как-то неуверенно, пыльно цвела сирень. Один куст был белый.

Он сидел на старой, давно не крашенной скамейке. За спиной был цветочный киоск под пестрым тентом; далеко впереди, за сиреневыми соцветиями, была остановка троллейбуса. И троллейбус как раз стоял на остановке – красно-серый, крупный, с черной «гармошкой» на брюхе.

Рядом – и напротив – сидели на таких же скамейках молодые люди, вооруженные бутылками пива. Отхлебывали из горлышка. Беседовали. Смотрели на солнце сквозь очень темные очки. Смеялись.

Напротив остановилась машина. Оттуда выпрыгнула женщина с очень длинными, в черных колготках ногами:

– Вы не подскажете, как отсюда проехать на Бессарабскую площадь?

Он объяснил. Женщина поблагодарила, впрыгнула обратно в машину, и тот, кто сидел за рулем, дал газ.

Ветки сирени покачивались. По асфальту ползали короткие ажурные тени.

Проиграл, растерянно думал он. Почему?

Может быть, проиграл именно в тот момент, когда поверил, что в мире действительно существуют истины? Что есть во вселенной хоть что-то неизменное, не зависящее от обстоятельств?

Он встал. Отряхнул брюки. Двинулся направо, через дорогу и дальше, по улице Ярославов Вал.

– Купите апельсины, – сказала девушка за прилавком у входа в овощной магазин «Золотая осень».

Он купил килограмм. Шесть оранжевых шариков в красной пластмассовой сетке.

– Вы не подскажете, который час? – вежливо спросил мальчик лет двенадцати, в круглых очках.

– Полчетвертого, – сказал он, взглянув на циферблат на своем запястье.

Мальчик помялся:

– А… скажите пожалуйста… вы тролль?

– Только наполовину, – признался он с сожалением.

– Я могу чем-то вам помочь?

Он смерил собеседника взглядом. Мальчик как мальчик, в школьных штанах и короткой курточке, с матерчатой сумкой на плече.

– Слишком поздно, – сказал, протягивая мальчику апельсин. – Чем уж тут поможешь. Один человек всю жизнь мечтал иметь любимую женщину и друга… Но отказывал себе в этом праве. И вот теперь оказалось, что он просто старый идиот. Что он мог построить замок, наводнить его женами, друзьями, да кем угодно… и жить себе припеваючи. Что разумный человек на его месте так и сделал бы.

– Разумные люди всегда побеждают? – спросил мальчик, аккуратно очищая пахучую оранжевую корочку.

– Всегда, – сказал тролль.

– Он в беде?

– Да. Конечно.

– Он ведь может позвать на помощь друга? Или любимую женщину?

– Откуда? Ты ведь помнишь – у него их нет…

Влад открыл глаза. Он спал.

Ему снилась Анна. Как будто она стоит по другую сторону железнодорожного полотна, а мимо проносятся один за другим поезда, а может быть, это один и тот же бесконечный поезд… И он видит Анну в просветах между вагонами. Короткими вспышками света.

А может, там стояла вовсе не Анна? Он видел ее так редко, что вполне мог ошибиться.

Он поднялся. Подошел к месту, где раньше было окно; прижался лбом к тугому, желтоватому, едва ощутимо пахнущему поролону.