Весь Эдгар Берроуз в одном томе - Эдгар Райс Берроуз

— Ой, значит, я варварка!

Я не смог удержаться от смеха, согласившись, что да, она варварка. Она не обиделась, приняв это за шутку. Но некоторое время спустя она глубоко задумалась и замолчала. Наконец, она взглянула на меня, сверкнув зубами в улыбке:

— Если бы ты взял эту штуку, что ты называешь «бритва» и срезал волосы с лица Тридцати-шесть, и поменялся одеждой с ним, то ты бы стал варваром, а Тридцать-шесть — цивилизованным человеком. Между вами разница только в оружии. Одень тебя в волчью шкуру, дай нож и копье и отправь в леса Велибритании — как бы тебе могла помочь твоя цивилизация?

Делкарт и Тейлор улыбнулись в ответ на ее слова, а Тридцать-шесть и Снайдер просто покатились со смеху. Тридцать-шесть своей реакцией меня не удивил, но Снайдер смеялся, по-моему, гораздо громче, чем того требовал повод. Вообще, как мне казалось, Снайдер пользовался любой возможностью, даже малейшей, чтобы продемонстрировать мне неповиновение, и я был намерен при первой же попытке по-настоящему нарушить дисциплину всерьез напомнить Снайдеру, что я все еще командир.

Мне было неприятно, что он постоянно посматривал на Виктори, потому что я знал, что он за человек. Но поскольку не было необходимости оставлять девушку наедине с ним, я беспокойства за ее безопасность не чувствовал.

После случая с обсуждением варварства, отношение Виктори ко мне ощутимо изменилось. Она стала чуждаться меня, и когда наступила очередь Снайдера сесть за штурвал, она пересела к нему под предлогом, что хочет научиться управлять катером. Я подумал, что она догадалась об его антипатии ко мне и разделяла его компанию, чтобы досадить мне.

Снайдер, конечно, тоже воспользовался ситуацией. Он часто наклонялся шепнуть что-нибудь на ухо Виктори, и много хохотал, что для него было очень необычно.

Разумеется, мне до этого дела не было; но по какой-то необъяснимой причине меня страшно раздражало зрелище того, как они сидят рядышком и явно наслаждаются обществом друг друга. Это привело меня в такое скверное настроение, что я даже не получил удовольствия от последних часов путешествия на континент.

Мы собирались высадиться на сушу около древнего Остенде. Но когда мы приблизились к берегу, то не обнаружили никаких следов человеческих поселений вообще, не говоря уж о городе. После того, как мы высадились, то обнаружили ту же унылую пустыню, что и на Британских островах. Создавалось такое впечатление, будто здесь и не ступала нога цивилизованного человека.

Учитывая наш опыт с Англией, трудно было преодолеть чувство разочарования и обманутых надежд, да к тому же к серьезному страху за будущее примешивалось раздражение из-за продолжающейся фамильярности между Виктори и Снайдером, что отнюдь не способствовало выходу из душевной депрессии.

Я злился на самого себя, что позволяю себе так болезненно на это реагировать. Я не хотел себе признаться, что сержусь на эту маленькую дикарку, что мне не все равно, что она делает и что я опустился настолько, что испытываю личную неприязнь к обыкновенному матросу. И тем не менее, так оно и было.

Не найдя ничего, что могло бы нас задержать у когда-то существовавшего Остенде, мы отправились вдоль побережья в поисках устья Рейна, где я все же предполагал заняться поисками цивилизованных людей. Я собирался обследовать Рейн до тех пор, пока это позволит катер. Если цивилизации мы там не найдем, то вернемся в Северное море, пройдем вдоль побережья до Эльбы и проследуем по Эльбе и Берлинским каналам. Тут, в конце концов, и я в этом был уверен, мы обязательно найдем то, что ищем, а если цивилизация исчезла и там, то, значит, Европа вернулась в эпоху варварства.

Погода стояла прекрасная, мы великолепно продвигались по маршруту, но повсюду вдоль Рейна мы встречали одно и то же — ни единого следа не только цивилизованного, но даже дикого человека.

Никакого удовольствия от изучения современной Европы, как я раньше предвкушал, я не получал — я был несчастен. Виктори тоже изменилась. Мне было вначале так хорошо с ней, но начиная с путешествия через Ла-Манш я держался от нее в стороне.

Хотя она держала голову высоко, у меня было ощущение, что она сожалеет о своем дружелюбии по отношению к Снайдеру, потому что заметил, что она его постоянно избегает. Он же, наоборот, вдохновленный ее дружелюбием вначале, использовал все возможности оказаться поближе к ней. Ничего мне так не хотелось, как найти подходящее извинение для того, чтобы врезать ему как следует. Причем, что парадоксально, мне было страшно стыдно, что я затаил на него злобу. Я понимал, что дело во мне, но что случилось, я понять не мог.

В течение нескольких дней все оставалось по-прежнему, и мы продолжали свое путешествие вверх по Рейну. Я надеялся на обнадеживающие признаки в Кельне, но Кельна не было. Не было городов и вдоль реки до этого места, опустошение было явно больше, чем могло быть только в результате пролетевших веков. Пушки, бомбы, мины сравняли с землей все здания, воздвигнутые человечеством, и ничем не сдерживаемая природа прикрыла страшные следы человеческих грехов и преступлений великолепной зеленой мантией. Прекрасные деревья поднимали свои стройные вершины там, где когда-то прекрасные соборы вздымали свои купола, а прелестные полевые цветы безмятежно расцветали на земле, когда-то залитой человеческой кровью.

Природа возродила то, что когда-то человек украл у нее и испоганил. Стадо зебр паслось там, где кайзер мог озирать свои войска. Антилопа мирно отдыхала на лугу, заросшем маргаритками, где двести лет назад пушка посылала устрашающие снаряды, сеявшие смерть, ненависть и разрушение трудов человеческих и божьих.

Нам было нужно мясо, но я даже помедлил — так не хотелось нарушать покой и мир грохотом выстрела и смертью одного из прекрасных созданий. Но есть надо — пришлось стрелять, правда, я предоставил сделать эту работу Делкарту, и через минуту у нас было две антилопы и пустой ландшафт.

После еды мы погрузились в лодку и продолжили наш путь вверх по реке. В течение двух дней мы плыли среди все той же первобытной нетронутой природы. Около полудня второго дня мы