Метаморфозы вампиров (сборник) - Колин Уилсон

В первый вечер Литтлуэй пригласил Роджера с Кларетой на ужин. Роджер, подошедший в половине восьмого, был слегка подшофе. Я сразу же уяснил, что ко мне с Литтлуэем он чувствует презрительную враждебность. Кларета рассказала ему о Барбаре.

— Я вижу, вы семьянином заделались, — заметил он, причем прекрасно было видно, что он имеет в виду. Он видел во мне уютного, пустого зануду, с головой ушедшего в абстракции, а в настоящей жизни ничего не смыслящего.

Гостем он оказался проблемным. За едой выпил изрядно вина (это помимо виски), потом снова переключился на виски.

И постепенно уходил в себя, словно к чему-то прислушиваясь. Затем он взял «Мифы о Сотворении» Карольи и завел разговор о диких племенах и человеческих жертвоприношениях. Монолог его был бессвязным, но суть вполне ясна: что дикарь а его темными мифами и зверскими ритуалами понимает нечто, о чем цивилизованный человек — в особенности такие неважнецкие особи, как мы с Литтлуэем — позабыл. Временами он умолкал и словно вслушивался, затем опять начинал частить, слова иной раз выпаливал так быстро, что невозможно было уловить сказанное.

Внезапно он посмотрел на меня со странной улыбкой и произнес:

— Нет, меня звать не Ренфилд, — после чего понес дальше об охотниках за головами на Борнео. Литтлуэй с Кларетой пропустили брошенную фразу, но меня словно ударило током. Потому что мне на ум пришло, что Роджер напоминает Ренфилда, маньяка из «Дракулы», поедающего мух с пауками и слушающего голос своего хозяина. Возможно, он напомнил мне актера, игравшего Ренфилда в старой постановке «Дракулы» [357]Лугоши. Во всяком случае, сравнение засело мне в голову и периодически возвращалось, пока я слушал его околесицу.

Это означало, что Роджер каким-то образом мог читать мои мысли, и наши с ним умы находились на волне одинаковой длины. А это было невероятным. Потому что с ним я не ощущал ни малейшего ментального контакта, ничего из той инстинктивной симпатии, какую я чувствовал к Барбаре или Литтлуэю.

И тут мне вспомнилось нечто, о чем я наполовину забыл: тот вечер в Гроксли Грин, с семейством Маддов в старом доме священника. С той поры много чего произошло, и интерес к психическим явлениям был у меня таким поверхностным, что я о том вечере никогда толком и не вспоминал. Теперь мне вспомнилось, как удавалось «вслушиваться» тогда в вибрации, исходящие от различных умов домочадцев, и в конце концов достичь над ними контроля. Это у меня получилось путем отрешения, погружения в полутранс, в котором я как бы завис вне времени. Разумеется, никакой телепатической симпатии к присутствовавшим там я не чувствовал. Дело было просто в отрешенности. А поскольку я был знаком с этим домом, с Роджером, Генри и Кларетой, вызывать такую же отрешенность у меня не возникало мысли.

Для того, чтобы «уход» не был явным, я повернулся и уставился на огонь, поигрывая бокалом вина на подлокотнике кресла; создавалось впечатление, что я слушаю с легким нетерпением. Затем я погрузился в океан отстраненности, отвлекаясь от своей личности, от интереса к людям в этой комнате, словно созерцая из какой-то отдаленной точки космоса Землю. Я перестал слышать голос Роджера, перестал сознавать комнату.

Затем я начал чувствовать «вибрации». Они исходили от Роджера и очень напоминали те, что излучались в старом доме священника; в основном они были негативны. Ощущались и чувства Клареты: ее привязанность к Роджеру, тщетность попытки заставить себя испытывать какую-то симпатию к этому буйному, чужому человеку. Вибрации Литтлуэя были неспокойными, но он себя сдерживал. Беда Роджера Литтлуэя объяснялась в значительной степени его собственным поведением. Умственно он был застопорен; развитие прекратилось много лет назад. Поэтому он был легкой добычей. Единственно, что требовалось для невротичного возбуждения, это определенная изолированность и кое-какие навязчивые идеи. Остальное довершала его собственная энергетика глухого отчаяния.

Я сфокусировал свое видение времени на Роджере, завершая переход к отрешенности, в попытке высветить его просто как предмет. Делая это, я почувствовал интересный факт насчет «их» природы. Уровень их силы был низок. Роджер был легкой добычей. Надо мной или Литтлуэем у «них» силы не было: мы слишком быстро двигались.

С внезапным приливом веселости я позволил своему уму «вмешаться» в вибрации Роджера, используя тот же метод, что тогда в старом священническом доме: то есть минимальным усилием перенаправлять чужие вибрации. Принцип примерно тот же, что разгонять автомобиль, начиная его раскачивать. Для начала я просто дал собственным вибрациям совпасть с вибрациями Роджера. Затем :тал увеличивать их силу, чтобы речь Роджера (которая ча секунду замедлилась) перешла в немолчный поток. Когда я начал воздействовать на его ум проецированием образов. Я представил громадного паука, в тенетах которого бьется человек. Роджер немедленно залопотал:

— У финикийцев был бог-паук по имени Атлак-Накха, который явился с планеты Сатурн с Цаттогуа. Он был ввернут в заключение под гору в северной Сибири. Вечность он проводит простирая паутину через огромный залив. Вы знаете, как часто в дикарской мифологии появляются огромные пауки? Конечно, нет, а я вот знаю, и друг ваш Карольи тоже знает, еще бы... — и дальше в том же духе.

Что изумляло, так это глубина уровня, с которого всплывали образы. Роджер, по. сути, создавал сновидение из слов, своего рода безумную вереницу образов, что означало, что он может продолжать словоизлияние без передышки. Логики в нем почти не было, лишь чисто случайная.

Мне вспомнилось кое-что. Упоминание об Атлак-Накхе, боге-пауке, я встречал в одном из оккультных текстов, которые изучал. Неужто Роджер знаком с этим текстом? Или... от такой мысли заходился ум... он принимает напрямую от Великих Старых? Я попытался спроецировать образ из еще одного оккультного текста, на этот раз Азатота, слепого бога-идиота, правящего извне пространства и времени, и чей блажной говор — звук Хаоса. Роджер тотчас зачастил:

— И есть еще Азатот, поведший когда-то Старых в их восстании против Старших богов; он был вышвырнут из трехмерной вселенной в слепое гиперпространство...

Я спросил непринужденно, почти не прерывая его словесный поток:

— Но чего он боится?

— А вы что думаете? — переспросил Роджер, не раздумывая. — Вам бы понравилось быть связанным по рукам и ногам? Он в пустыне и не знает дороги, потому что спит и видит сон. Нам чертовски везет, что они все спят, иначе управа на нас быстро бы нашлась. Им надо спешить, иначе мы можем одержать над ними верх. Потому что мы тоже спим. Все равно что положить змеиное яйцо в гнездо рядом с орлиным яйцом. Кто из них первым вылупится и уничтожит другого?