Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Любенко Иван Иванович

Леечкин удивленно приподнял брови:

— Ни разу не видел, чтобы носили.

— Не привык.

Извинительным тоном Цезарь Аполлинарьевич проронил:

— У меня, собственно, всего два вопроса. Первый: встречались ли вы с господином Тер-Погосяном после суда по делу Маевского? Второй: как вы относитесь к письму, где Тер-Погосян обращается к вам со словами: «Я выполнил обещание, не правда ли?»

— С Тер-Погосяном я после суда не встречался, не разговаривал и вообще не находился с ним в одной компании. Что же до второго вопроса, то я считаю, что адресованное мне письмо подписано не Тер-Погосяном, а третьим, неустановленным лицом. Покойный собственноручно расписался только под предложением: «В моей смерти прошу никого не винить». Доказательством правильности моих слов является тот факт, что эти две подписи при полном совмещении совпадают. Этого никогда не может произойти с двумя оригинальными подписями. Как свидетельствует практика, лица, которым часто приходится подписывать разные документы (а Тер-Погосян, несомненно, относился к их числу), обыкновенно имеют похожие, но никак не идентичные подписи. Невозможно отыскать двух совершенно тождественных подписей одного же человека, которые, при наложении их одной на другую, совпали бы во всех точках. Тогда как подделыватели прибегают именно к срисовыванию. В таком случае фальшивая подпись прекрасно совмещается с оригинальной. Это обстоятельство является лучшим доказательством подлога. В нашем случае мы видим как раз именно этот пример. Кроме того, я вполне уверен, что эта вторая подпись выполнена совсем иными чернилами, из другой чернильницы, во всяком случае не теми, которыми сделана первая подпись. Но подтвердить это можно только после соответствующей экспертизы. Если же вы, например, сейчас дадите мне возможность изучить машинописный текст обоих писем, то я с определенной долей вероятности смогу утверждать, были ли эти два послания набраны на той машинке, которая имелась в конторе Тер-Погосяна, или нет. А это, согласитесь, немаловажно. Но, откровенно говоря, было бы много лучше, если бы все названные мною исследования проводил судебный эксперт, а не я.

Леечкин смотрел на Ардашева широко раскрытыми глазами. Его рот приоткрылся от удивления. Он нервно сглотнул слюну и спросил:

— Кто вам показывал письма? Поляничко?

— А разве это столь важно? Вы бы лучше назначили экспертизу, а уж потом приступали бы к моему допросу. Уверен, что, по получении ее результов, надобность в нем отпадет.

Цезарь Аполлинарьевич вынул из картонной папки с надписью «Дело №__» два упомянутых письма и долго на них смотрел. Потом спросил:

— И какая же подпись, по-вашему, принадлежит Тер-Погосяну?

— Вот эта, — адвокат указал на бумагу с предложением: «В моей смерти прошу никого не винить». На втором за него расписался убийца.

— Но право же, Клим Пантелеевич! Допустим, ваши предположения подтвердятся и наш эксперт придет к заключению, что второе письмо — фальшивка, и что дальше? Оружие и правая кисть имеют следы пороха — это первый факт. Положение тела также указывает на самоубийство — это второй факт. А ваша гипотеза разбивается весьма легко, поскольку решительно невозможно вообразить, чтобы злодей исхитрился и вложил в руку купца оружие, а затем, применив силу, согнул ее, приблизил к голове и произвел выстрел! Вы же видели покойного! Ему бы не составило большого труда не только меня, но и, простите, вас в бараний рог скрутить!

— Ну, с последним утверждением я бы поспорил. Однако в одном соглашусь с вами: действительно, совершенно непонятно, как револьвер оказался у его виска. Именно поэтому я решительно настаиваю на проведении всех указанных мною экспертиз. По крайней мере после получения результатов исследования подписей, состава чернил и сравнительного анализа шрифтов печатных машинок очертания трагедии проступят более четко. И вот тогда мы сможем разглядеть, что же на самом деле скрывается за этим мутным пятном, условно именуемым «самоубийство».

Следователь поднялся и прошелся по кабинету. Облокотившись на угол шкафа, он скрестил на груди руки и твердо изрек:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Хорошо. Вы меня убедили. Но и вы должны понимать, что, пока дело не закрыто, в отношении вас тоже еще не поставлена точка.

— Вы намекаете на абсурдное обвинение в склонении к самоубийству?

Леечкин многозначительно повел бровями и проронил:

— Никуда не денешься от этого.

— Но вы же отлично понимаете, что по данной статье может привлекаться к уголовной ответственности лишь тот, кто каким-либо образом, действуя умышленно, то есть с заранее обдуманным намерением, оказывал пособничество в совершении самоубийства путем доставки самого средства лишения жизни, сиречь нагана. Допустим, если бы я заранее подготовил прощальные письма от имени Тер-Погосяна, снарядил бы барабан и уговорил бы его застрелиться, — тогда совсем другое дело. Но если он пообещал несколько месяцев назад, что пустит себе пулю в лоб, если не докажет, что Маевский шулер, — при чем тут я? С таким же успехом можно было бы обвинить и недавнего подсудимого. Но это же nonsense!

— Так ведь именно вы и добились оправдания Маевского судом присяжных!..

Ардашев расхохотался.

— Ну вот, вы уже и до присяжных добрались. Так, может быть, они и есть истинные виновники суицида Тер-Погосяна? А что? Звучит неплохо: организованная группа злоумышленников в составе двенадцати человек, именуемая присяжными заседателями, действуя умышленно и по предварительному сговору, в целях доведения купца II гильдии Тер-Погосяна до самоубийства, заведомо зная, что упомянутый потерпевший дал слово застрелиться в случае судебного проигрыша, вынесла оправдательный вердикт в отношении титулярного советника П.С. Маевского, совершив тем самым преступление, предусмотренное статьей 462 Уголовного уложения. Каково? А?

— Ох и ловко у вас получается! Вам бы у нас служить.

— Нет уж, я лучше буду помогать тем, на кого Фемида смотрит слишком пристально.

— Однако заметьте, наше правосудие приобретает все более цивилизованные черты. С каждым днем мы становимся все ближе к Европе. Вот и парламент у нас теперь свой. И все это благодаря Николаю Александровичу, — он одарил почтительным взглядом портрет государя, висевший на стене. — А что касается вас, то я полностью согласен: подозрение звучит абсурдно. Так ведь я уже об этом докладывал. Но известный вам Глеб Парамонович Кошкидько смотрит на все под другим ракурсом. Ему везде грезятся злодеи, тайные умыслы и грехопадения. В отставку бы ему пора. Но нет, держится за кресло. И вас он не особенно жалует. Сколько вы уже приговоров ему зарубили, а?

— Не считал. Зато с вами мы всегда находили общий язык.

— Это да, — закивал Леечкин. — По получении результатов экспертиз я вам протелефонирую. Вы позволите?

— Буду признателен. — Адвокат поднялся. — Только вот с печатными машинками побегать придется. Я думаю, их наберется не меньше сотни.

— А это не моя забота. Я вынесу постановление, а Поляничко пусть сам разбирается, кто из его орлов будет по конторам носиться.

— Честь имею.

— Всего доброго, Клим Пантелеевич.

Выйдя из казенного здания, присяжный поверенный невольно зажмурился от яркого солнца. Бабье лето, словно опьяневшая от поздней любви дама, смеялось и радовалось, может быть, последним в ее жизни счастливым дням. Прохладный сентябрьский ветер, точно юный корнет, галантно провожал еще не потерявшую шарм красавицу по аллее Николаевского проспекта. Повинуясь ее малейшей прихоти, молодой повеса то закручивал спиралью опавшие листья, то неожиданно бросал их на землю, расстилая под ногами легкомысленной спутницы золотую дорожку. Продолжая забавляться, он поднимал в небо тысячи едва видимых паутинок и легкой вуалью окутывал стыдливую наготу стройных лип.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

С трудом оторвав взгляд от осеннего городского пейзажа, Ардашев вынул жестяную коробочку, положил под язык крохотный леденец и, перейдя на тротуар, принялся размышлять: «Итак, теперь совершенно ясно, что после того, как прогремел выстрел, тот, кто находился рядом с Тер-Погосяном, надел перчатки (либо пришел в них и не стал снимать), включил лампу, взял со стола подписанное им прощальное письмо, наложил его на другой лист с обращением ко мне и обвел подпись. Сделать это было нетрудно, поскольку бумага — дешевая, почтовая; с гербовой такой номер не пройдет, ее-то и на солнце хорошо не просветишь. Затем он сунул послание в заготовленный ранее конверт и тут же оставил. Да, все так, вероятно, и было. Экспертиза это непременно подтвердит. Письмо понадобилось для того, чтобы показать мотив самоубийства. Вот, мол, смотрите, пообещал торговец, что застрелится, и сдержал слово. А вообще-то слишком самоуверенно. Неужели преступник посчитал, что я просто так сдамся? Скорее всего он полагает, что доказать его вину будет невозможно. Да и в чем эта самая вина заключается? В том, что он находился рядом с самоубийцей? Нет, конечно. Тогда зачем ему нужны были все эти приготовления? Напрашивается вполне логичное объяснение: он пытается отвести от себя подозрение в предумышленном смертоубийстве Тер-Погосяна, которое совершил. Другого объяснения быть не может. Но как он умудрился это сделать, если на правой руке покойного следы от порохового заряда? А может, он заставил его выстрелить в себя? Но как? И почему? Неужели и впрямь идеальное преступление?»