Все хроники Дюны (авторский сборник) - Герберт Фрэнк

Стилгар положил повязку на вторую ступень, низко поклонился.

— Я подношу тебе повязку, которую носила твоя сестра, когда я увел ее в пустыню, чтобы ее защитить, — сказал он.

Лито подавил улыбку.

— Я знаю, что тяжелые тебе выпали времена, Стилгар, — сказал он. -Есть ли что-нибудь, способное стать тебе возмещением? — он указал на груды дорогих даров. — Нет, милорд.

— Тогда я принимаю твой дар, — Лито наклонился вперед, ухватил край одеяния Ганимы и оторвал от него тонкую полоску. — В обмен я даю тебе кусочек одежды Ганимы, той одежды, в которой она была, когда ее похитили из твоего лагеря в пустыне, вынудив меня прийти ей на выручку.

Стилгар принял дар дрожащей рукой.

— Ты смеешься надо мной, милорд?

— Смеюсь над тобой? Именем своим клянусь, Стилгар, никогда бы я не стал над тобой смеяться. Я велю тебе всегда носить это близко к сердцу как напоминание, что все люди подвержены ошибкам, и что все вожди — люди. Стилгар слегка усмехнулся.

— Какой бы из тебя получился наиб!

— Какой я есть наиб! Наиб наибов. Никогда об этом не забывай!

— Как скажешь, милорд, — Стилгар сглотнул, припоминая отчет своего арифы. И подумал: «Однажды у меня была мысль его убить. Теперь уже слишком поздно». Взгляд его упал на изящный сосуд, покрытый плотной позолотой и с зеленой крышкой. — Это вода моего племени.

— И моего, — сказал Лито. — Приказываю тебе прочесть, что на нем написано. Прочти громко, чтобы всякий мог слышать.

Стилгар бросил на Ганиму вопрошающий взгляд, но она лишь подбородок вздернула — холодный ответ, от которого у Стилгара пробежали мурашки. Не намереваются ли эти Атридесовские бесенята призвать его к ответу за его горячность и его ошибки?

— Читай, — указал Лито.

Стилгар медленно поднялся по ступеням, наклонился, разглядывая сосуд. Вскоре он прочел:

— «Эта вода есть первосущность, источник вовне текущего творчества. Хоть и неподвижна, эта вода есть основа любого движения».

— Что это значит, милорд? — прошептал Стилгар. Он ощутил священный трепет перед этими словами, затронувшими в нем нечто, непонятное ему самому.

— Тело Муад Диба — сухой панцирь, наподобие сброшенного насекомым сказал Лито. — Овладевая внутренним миром, он с презрением относился к внешнему, и это привело к катастрофе. Овладевая внешним миром, он исключал внутренний, и это отдало его потомков демонам. Золотой Эликсир исчезнет с Дюны, но будет продолжаться семя Муад Диба, и вода его будет двигать мироздание.

Стилгар склонил голову. Мистическое всегда приводило его в смятение. — Начало и конец есть одно, — сказал Лито. — Мы живем в воздухе, и его не видим. Фаза завершена. Из ее завершения произрастает начало ее противоположности. Отсюда у нас будет Кразилек. Потом все вернется в измененном виде. Ты ощущал и ощущаешь мысли в своей голове — твои потомки ощутят их нутром. Возвращайся в съетч Табр, Стилгар. Там к тебе присоединится Гурни Хэллек, моим представителем в твоем Совете.

— Ты не доверяешь мне, милорд? — тихо проговорил Стилгар.

— Доверяю полностью, иначе бы не послал к тебе Гурни. Он начнет вербовку новых сил, которые нам скоро понадобятся. Я принимаю твою присягу верности, Стилгар. Ты можешь идти.

Стилгар низко поклонился, задом спустился со ступеней, повернулся и вышел из залы. Остальные наибы шаг в шаг потянулись за ним, в соответствии с принципом Свободных, что «последние будут первыми». Но некоторые из вопросов уходящих доносились до трона.

— О чем вы там говорили, Стил? Что это значит, эти слова на воде Муад Диба?

Лито обратился к Фарадину:

— Ты ничего не упустил, Писец?

— Нет, милорд.

— Моя бабушка говорит, что хорошо тебя подготовила по мнемонике Бене Джессерит. Это славно. Мне не хочется, чтобы ты строчил рядом со мной.

— Как прикажешь, милорд.

— Иди сюда, встань передо мной, — сказал Лито.

Фарадин повиновался, более чем когда-либо благодарный Джессике за науку. Когда принимаешь тот факт, что Лито больше не человек, не может больше мыслить по-человечески — курс Золотой Тропы становится еще более пугающим.

Лито посмотрел на Фарадина. Стражи находились далеко, вне пределов досягаемости слуха. В Великой Зале оставались лишь советники Внутреннего Присутствия, но их заискивающие группки были далеко от первой ступени. Ганима подошла поближе и положила руку на спинку трона.

— Ты все еще не согласен отдать мне своих сардукаров, — сказал Лито. — Но ты согласишься.

— Я должен тебе многое, но не это, — сказал Фарадин.

— Ты думаешь, они не сойдутся с моими Свободными?

— Сойдутся не хуже этих новых друзей, Стилгара и Тайканика.

— И все же ты отказываешься?

— Я жду твоего предложения.

— Я должен делать мое предложение, только зная, что ты никогда не предашь его огласке. Молюсь, чтобы моя бабушка хорошо выполнила свою работу, чтобы ты был подготовлен к пониманию.

— Что я должен понять?

— В любой цивилизации всегда есть преобладающий культ, — сказал Лито. — Он устанавливает себя преградой для перемен, и это всегда оставляет будущие поколения неподготовленными к предательству от мироздания. Все культы одинаковы в деле возведения преград — религиозный, героя-вождя, мессии, науки и технологии, самой природы. Мы живем в Империи, в которой оформился такой культ, и теперь Империя разваливается, потому что большинство людей не отличают культ от мироздания. Видишь ли, культ — он как демоническая одержимость, он завладевает сознанием, заставляя все видеть лишь его глазами.

— Узнаю мудрость твоей бабушки в этих словах, — сказал Фарадин.

— Хорошо и славно, кузен. Она спросила меня, не Богомерзость ли я. Я ответил, что нет. Это стало моим первым предательством. Видишь ли, Ганима это избегла, но я — нет. Я был вынужден уравновешивать внутренние жизни под давлением чрезмерных доз меланжа. Уравновешивая, я избег зловольнейших и выбрал того доминирующего помощника, которого подсунул мне мой отец-память. На самом деле я ни отец, ни этот помощник. Но, опять же, я не Лито Второй.

— Объясни.

— В тебе есть восхитительная прямота, — сказал Лито. — А я сообщество, в котором доминирует один, древний и исключительно могучий. Он основал династию, продержавшуюся три тысячи лет. Звали его Харум, и, пока его род не закатился на слабом и суеверном от природы потомке, жизнь его подданных текла в возвышенном ритме. Они бессознательно двигались вместе со сменами времен года. Личности, которых они воспитывали, склонны были к кратколетию и суевериям, ими легко было править богу-царю. Если брать в целом, это был могучий народ. Выживаемость как рода стала для них развившейся особенностью их жизни.

— Мне это не нравится, по твоему описанию, — сказал Фарадин.

— На самом деле, не нравится и мне, — сказал Лито. — Но это — тот мир, который я создам.

— Почему?

— Есть урок, преподанный Дюной. Мы относились к присутствию смерти как к доминирующему среди живущих здесь призраку. Благодаря этому призраку мертвые изменили живых. Люди такого общества погрязают в собственном желудке. Но, когда придет время противоположному, они воспрянут, они станут величавы и прекрасны.

— Это не ответ на мой вопрос, — возразил Фарадин.

— Ты не доверяешь мне, кузен.

— Так же, как твоя бабушка.

— Имея на то действительные причины, — сказал Лито. — Но она уступит, потому что должна. Все Бене Джессерит в конечном итоге прагматики. Я, ведь знаешь, разделяю их взгляд на наш мир. Ты — мечен этим миром. Ты сохраняешь склад характера правителя, и, отсюда, все человеческие свойства каталогизированы тобой с той точки зрения, какие из них тебе, как правителю, представляют угрозу, а какие — ценность.

— Я согласился стать твоим писцом.

— Это развлекает тебя и льстит твоему истинному дарованию, дарованию историка. У тебя определенный дар читать настоящее через прошлое. В нескольких случаях ты меня предвосхитил.

— Мне не нравятся твои завуалированные намеки, — сказал Фарадин.

— Хорошо. От бесконечного честолюбия ты опустился до нынешнего состоянии. Разве моя бабушка не остерегала тебя от бесконечности? Она привлекает нас подобно прожектору в ночи, и, ослепленными, ввергает в крайности, которыми она может поранить конечное.

— Афоризмы Бене Джессерит! — возразил Фарадин.

— Мои намного точнее, — сказал Лито. — Бене Джессерит верили, будто могут предсказывать направление эволюции. Но они проглядели изменения самих себя в процессе этой эволюции. Они воображали, будто могут оставаться на месте, в то время, как их программа развития эволюционировала бы. У меня нет подобной рефлекторной слепоты. Погляди на меня внимательно, Фарадин, я больше не человек.

— Так уверяет меня твоя сестра, — Фарадин заколебался. Богомерзость?