Бездна голодных глаз - Генри Олди

Бредун замолчал. Пальцы его, лежащие на столе, нервно подергивались, отбивая некий ритм — рваный и совершенно не соответствующий ритму сказанного.

— А дальше? — тихо спросила Инга, не отрывая взгляда от вздрагивающих пальцев Бредуна.

— Дальше…

Голос рассказчика снова изменился. Он стал выше, протяжнее, и временами Бредун словно подвывал, вибрируя рокочущим «р» и удлиняя гласные звуки.

Йорис напрягся и лицо его напомнило древний барельеф языческих храмов…

…Нет, не шторм бушует в море,Пеня гребни волн могучих,Не обвал в горах грохочет,Не лавина с перевалов —То Хозяин Волчьей СтаиК умирающему другуШел сквозь штормы и обвалы,Чтоб успеть за миг до смерти.

Ай, иное —стань к спине спиною!..

Миг предсмертный не растянешь,Не растянешь, не раздвинешь —Много ль слов в него вместится,Много ль взглядов можно сделать?Слов они не говорили,Только раз переглянулись,Только раз сошлись их рукиВ каменном рукопожатье.Миг предсмертный — прах летучий,Много ль слов для братьев надо?..

Ай, иное —порванной струною!..

Взвыл Хозяин Волчьей Стаи —Дрогнула луна на небе,Звери спрятались в чащобы,Побледнел туман проклятый,За туманом черно-сизымВой услышала Зверь-Книга.Оземь кулаком ударил —Затряслись седые горы.Зазвенел меча обломок,Скорбным стоном отозвался.

Ай, иное —лезвие стальное!..

Тут Хозяин Волчьей СтаиДело страшное задумал —Кожу снял с руки у друга,Ободрал меча обломкомИ кровоточащей кожейОбтянул по рукояти,Меч, сломавшийся в тумане,Меч, звенящий от бессилья.Приросла сырая кожа,Улыбнулся Волк-Хозяин,Мертвеца смежились веки.

Ай, иное —прахом все земное!..

Как песок, засыплет времяВсе, что было, все, что будет,Кто-то эту песню сложит,Кто-то эту песню вспомнит.Где-то меж людьми гуляетСинего меча обломокС кожаною рукоятью.Где-то прячется Зверь-КнигаВ переплете из тумана.Где-то есть такие ноги,Что пройти туман сумеют,Где-то есть такие руки,Что поднять тот меч решатся,Как поднял его когда-тоТот, Кто с Молнией Танцует.

Ай, иное —встань передо мною!..

16

Хочу уснуть я сном осенних яблок

и ускользнуть от сутолоки кладбищ.

Хочу уснуть я сном того ребенка,

что все мечтал забросить сердце в море.

Бредун замолчал, болезненно морщась.

Инга хотела что-то спросить, но он жестом остановил ее, будто почувствовав сам момент зарождения вопроса.

— Черч, — сказал Бредун, — объясни этой женщине, кто такие Неприкаянные…

Черчек объяснил.

Как мог.

Или как хотел.

— Неприкаянные, — буркнул он, — это Неприкаянные. Вроде этого… Они ходят, куда хотят. А если задерживаются дольше, чем надо — то вокруг них начинаются неприятности. У них и у нас. Потом они уходят — в смысле Неприкаянные уходят — а неприятности остаются. И мы остаемся. Кто — живой, а в основном — дохлые… И расхлебываем всю эту кашу. Потому что они уходят, а возвращаются лишь тогда, когда уже поздно, и закипает новая каша. Поняла?

Инга задумчиво смотрела на усталого Бредуна.

— Тебя когда-нибудь жалели, Бредун? — спросила она, помолчав.

— Спасибо, — невпопад ответил Бредун.

Он тоже помолчал, попытался вновь заговорить, закашлялся — и долго пил из услужливо подсунутого Черчеком кувшина с пивом, морщась и дергая кадыком.

Наконец Бредун поставил кувшин на стол и отдышался.

— Страшно, — тихо и хрипло произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Мне, Бредуну, Неприкаянному, Пыли Восьми Дорог, кого Смерть упрямо обходит девятой дорогой — мне страшно. Потому что сейчас я сделаю то, что не делалось еще никогда.

Я соберу Неприкаянных. Всех — не обещаю, да и никто вам этого не пообещает, но до кого дотянусь — тех соберу.

Я не знаю, чем это грозит.

Но если я не сделаю этого — будет еще хуже.

Это я знаю наверняка.

…Утром Инга, выйдя во двор, никого там не нашла. После недолгих поисков, обойдя флигель кругом, она обнаружила с тыльной стороны дома — куда до сих пор ни разу не заходила — невысокий холмик с торчащим из него самодельным крестом. А вокруг этого странного захоронения стояли Иоганна, тихий и умытый Йорис, и чуть подвыпивший Черчек с лопатой в руках.

— Чего это вы? — севшим спросонья голосом осведомилась Инга, еще не сообразив, что лучше было бы промолчать или вовсе не приходить сюда.

— Жена моя здесь, — веско ответил Черчек, зачем-то ткнув пальцем наискосок в небо, а не в могилу. — Выкапывать будем. Эх, Вила, Вила…

На вопрос: «Зачем?» старик пробурчал что-то неразборчивое, вроде: «Чую, тело ей сейчас нужно». Инга решила удовлетвориться этим своеобразным ответом. Поняла — надо. И встала рядом с Йорисом, рука которого зажила подозрительно быстро — за одну ночь.

В этой выздоровевшей руке Йорис держал топор весьма зловещего вида.

Хозяин хутора с неуловимой досадой выдернул из уже слегка просевшего холмика неумелый деревянный крест — то ли сам крест раздражал его, то ли необходимость крест выдергивать — и отбросил его в сторону, а Йорис тут же принялся рубить символ распятия на дрова.