«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1965-1974 - Борис Васильевич Зубков

живые экспонаты которой будут смешить даже обитателей самых дальних туманностей? Разве не правда, что эти мерзавцы, лишенные нравственных тормозов и всяких понятий о приличиях, вылили на скалы безжизненной Земли шесть бочек желатинной клейковины и два огромных бидона альбуминной пасты, что они подбавили злонамеренно в эту смесь рибозу, пентозу и левуллозу и, словно мало еще было пакостей, залили все это тремя большими ведрами аминокислот, а получившуюся смесь разболтали лопаткой для угля, искривленной влево, и кочергой, изогнутой в эту же сторону, вследствие чего белки всех будущих земных существ стали ЛЕВОвращающимися?! Разве, наконец, не правда, что Пугг, в то время страдавший от сильного насморка, подстрекаемый Нанном, который шатался вследствие злоупотребления напитками, умышленно начихал в плазматическую зародь, чтобы заразить ее злокачественными вирусами, и, хохоча, хвалился, что вдохнул «дьявольский дух» в несчастную эволюционную закваску?! Разве не правда, что это левовращение и эта злокачественность перешли далее в тела земных организмов и остались в них поныне, отчего страдают теперь безвинные представители расы, называемой «искусственник», которые наименовали себя «Homo Sapiens» единственно по невежественной наивности? А поэтому разве не правда, что тарракане должны не только уплатить за землян вступительный взнос в размере биллиона тонн драгоценного металла, но обязаны также выплачивать несчастным жертвам планетарного распутства КОСМИЧЕСКИЕ АЛИМЕНТЫ?!

После этих слов эриданина в амфитеатре началось столпотворение. Я съежился, потому что в воздухе летали во все стороны папки с документами, тома Межпланетного юридического кодекса и даже вещественные доказательства в виде основательно проржавевших ведер, бочек и кочережек, которые невесть откуда взялись; возможно, что смекалистые эридане, которые с незапамятных времен занимались археологическими изысканиями на Земле, имея зуб против Тарракании, собирали доказательства ее вины и старательно укладывали их на палубы своих летающих тарелок. Однако же, трудно было обдумывать эти вопросы, ибо все кругом сотрясалось, всюду мельтешили щупальца и присоски; мой тарраканин, ужасно взволнованный, сорвавшись с места, орал что-то, но его слова тонули в общем гаме; я же словно увяз на дне этой адской кутерьмы, и последняя мысль, еще блуждавшая у меня в голове, была о том предумышленном деянии.

Вдруг кто-то рванул меня за волосы, я даже застонал от боли; это мой тарраканин, стремясь продемонстрировать, как добротно я создан земной эволюцией и как несправедливо считать меня ничтожеством, еле слепленным из отходов, ухватил меня и начал лупить по голове своим громадным тяжелым присоском… Я же, чувствуя, что расстаюсь с жизнью, отбивался все слабей; задыхаясь, брыкнул еще разок-другой в агонии — и упал на подушку.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я тут же вскочил, не успев толком прийти в себя; сидел на постели, ощупывая шею, голову, грудь и убеждаясь таким образом, что все пережитое мной было лишь кошмарным сном. Я вздохнул с облегчением; потом, однако, начали терзать меня некоторые сомнения. Я сказал себе: «Страшен сон, да милостив Бог», но это не помогало. В конце концов, чтоб развеять черные мысли, я поехал к тетке на Луну.

Однако же, трудно мне восьмиминутную поездку на планетобусе, который останавливается у моего дома, назвать восьмым звездным путешествием, — уж скорее заслуживает этого наименования путешествие, проделанное во сне, во время которого я так настрадался за человечество.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Перевела с польского Ариадна Громова

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1971

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

№ 2

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

М. Кривич

Л. Ольгин

Вегетарианец

Сказка

До сих пор не могу себе простить, что взял его в экспедицию. А с другой стороны, откуда было знать, чем это кончится. Почему я должен был отказать? Дело он свое знает, здоров, как бык с марсианской фермы, — двести фунтов нервов мышц и сухожилий. Мы как-то ночью пальнули у него над ухом атомным шлямбуром. Он только голову приподнял и буркнул: «Убавьте звук у телевизора. Нельзя же всю ночь…».

Всем он был хорош, да только слишком уж правильный. Пуговицы на скафандре всегда надраены, зубы чистил по инструкции мятной пастой три раза в день и радиобудку больше трех минут не занимал, даже если с женой разговаривал.

Мы стали над ним подшучивать уже на третий месяц полета. К тому времени все так обросли, что могли бороды, как шарфы, обматывать вокруг шеи. А он каждый день брился. Слыхано ли, в тысяче парсеков от ближайшего линейного ревизора бриться!

Первый звонок был, когда сели на планетку… ну, как ее… В малой лоции сразу после портрета Птолемея идет. Живут на той планете граждане — с виду точь-в-точь коровы. А в остальном люди как люди: телебашня есть, считают по десятичной системе.

Как он их увидел, так начисто перестал мясо есть. Ни говядину, ни баранину, ни даже свинину. Не могу, говорит, пожирать существа, которые при благоприятных условиях могут стать разумными. И вы, каннибалы, мне противны.

Перешел он на лук, спаржу, артишоки. Мы спорить не стали, нам больше тушенки. В дальнем космосе с людьми и не такое случается.

С этого и началось. Потом сели мы на астероид. Лес дремучий, трава по пояс и ни живой души. Только собрались улетать, получаем сообщение: «Добро пожаловать на наш гостеприимный астероид! Таможенный досмотр можете пройти на опушке». Нашлись живые души: оказалось, что тамошние кустики да цветочки соображают не хуже нашего. Побеседовали мы с ними в порядке культурного обмена и улетели. А он после этого трое суток ничего в рот не брал. На четвертые перестроил весь свой обмен веществ на силикатный лад. Стал из пожарного ящика себе на завтрак и ужик песок таскать, а на обед подогревал миску жидкого стекла и крошил туда кафельную плитку из ванны. Мы над ним посмеивались, но в глаза ничего не говорили. Убеждения — дело личное…

Дальше-больше. Новая стоянка чуть не стоила ему жизни. Только мы люки отдраили, видим: бежит к нам маленькая базальтовая собачка и тащит на поводке своего хозяина. А он такой силикатный — насквозь светится. Словом, и с кремнием для него тоже было все кончено.

Заглянул я в его каюту. Сидит в уголке осунувшийся, а в глазах — металл. В руках гидрозатвор держит, клапан отворачивает. Добрался до ртути, вылил ее в миску, накрошил туда алюминиевой фольги, а потом высыпал целую пригоршню гаек.

«Что ты делаешь?» — говорю.

«Тюрю…» — отвечает.

Пришлось нам его