Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Разве я не доказал тебе свою любовь? Я тебе говорил: в тайге у папаши запрятано тридцать шесть пудов золота. Мне совершенно точно известно, что проводник отца, Имурташка, живой и скрывается где-то в инородческих улусах или аалах, как их там. А раз меня отсылают в Минусинский гарнизон – разве я упущу возможность найти Имурташку? Я его из-под земли вытащу!
– Тридцать шесть пудов! – ахнула Дуня. – А братья? Обожмут, как с наследством.
– Если я найду Имурташку или брата его, Мургашку, все золото будет мое. Надо успеть.
– Боюсь я туда ехать. Маменька с горбуньей живо вцепятся. Еще тогда грозились лишить наследства.
– Пусть попробуют! Ты законная наследница. Мы еще…
Подошли двое казаков.
– Просим, господин офицер, покинуть пристань.
– Что это значит?
– Приказано всех выдворить. Вон есаул Потылицын, можете обратиться к нему. Ежли дозволит…
– Пойдем, Гавря!
При одном упоминании об есауле Дуню прохватывала дрожь…
VI
Синий текучий вечер. Ни звезд, ни луны.
Чарующий вечер в городском саду.
Духовой оркестр играет вальс «Амурские волны».
Нарядная, духмяная публика веселится с небывалым упоением.
Дуня танцевала с поручиком Ухоздвиговым, выгибаясь в его руках, и видела над собой звездную бездну неба.
Никогда еще поручик Ухоздвигов не ощущал в себе такого подъема духа. Дуня ему и в самом деле нравилась. Она такая подвижная, красивая, ну девочка просто. Даже не поверишь, что хлебнула горького на позициях и в прочих мерзостных местах, про которые Гавриил Иннокентьевич хотел бы начисто забыть, да никак не может: сколько рук ласкали вот это ее гибкое и красивое тело!..
Кругом кружатся в вальсе господа офицеры – молоденькие прапоры, пожилые штабсы и капитаны с дамами, барышнями, гимназисточками. Один из офицеров таращился на поручика Ухоздвигова с явно выраженным намерением побить ему морду.
– Уйдем в аллею, – шепнул Дуне Ухоздвигов, трижды перехватив свирепый его взгляд.
– Мне так хорошо, Гавря! Я еще никогда не была так счастлива!..
– Здесь может быть драка. Офицеры вдрызг пьяны.
И, как бы в подтверждение слов поручика, хлопнул выстрел. Кто-то за площадкой заорал во все горло: «Аааа! Аааа!»
Тесня друг друга, публика повалила решетчатую ограду площадки. Ухоздвигова с Дуней волною выкинуло в кусты. Рев, гвалт, визг, выстрелы из пистолетов.
– Боженька! С ума сошли!
Ухоздвигов тащил Дуню вглубь леса. Скорее, скорее! Подальше от пьяной орды. Черт знает, что они могут натворить! Перепуганные горожане что есть духу бежали вон из сада. В воротах образовалась пробка. Жулики-мазурики, пользуясь моментом, чистили карманы, ридикюли, срывали кольца и серьги у дам прямо на глазах очумевшей публики. Некоторые модницы выскакивали на Ново-Базарную площадь, облегченные до последней возможности.
Ухоздвигов с Дуней притихли в зарослях. Пряно пахло помятым смородяжником. Дуня жалась к своему кавалеру, бормоча:
– Мне страшно, Гавря!
Кто-то за кем-то гнался – трещали кусты. «Стой, гад! Стой! Стреляю!» – и выстрелы, выстрелы. Истошно визжали женщины. Орали пьяные офицеры. Послышался конский топот – примчались казаки особого эскадрона. Свистки. Окрики.
– Раааззойдись!
– Убивство! Убивство!
– Пооомооогитеэээ!
– Рааазззооойдись!
Кого-то потчуют плетями. Гонят, гонят прочь из сада. Город объявлен на военном положении – живо, живо по домам!
Подобрали раненых. Очистили аллеи сада. Наступила та благословенная тишина, как это бывало на позициях после жаркого боя. Дуня вспомнила окопы, сколько она натерпелась страха на войне! И теперь была рада-радехонька, что в живых осталась и встретила свой «последний огарышек судьбы» – Гавриила Иннокентьевича Ухоздвигова.
Железные ворота с калиткою были замкнуты. Ухоздвигов нашел сторожа, и тот выпустил их. Шли через площадь, мимо высокого заплота рынка к собору, а потом на Благовещенскую. Возле гостиницы слышались крики пьяных. Дуня сказала, что лучше пройти по Всесвятской, а там темными оградами пробраться во двор гостиницы. Но поручик не послушался: чего особенного, пойдем через парадный!
В ресторане «Метрополь» гремела музыка – гуляли воители Дальчевского. У подъезда гостиницы пьяные офицеры потряхивали хозяина ресторана и гостиницы тучного Дегтярева.
– Предоставь девиц, рыло! – слышался рычащий голос.
– Господа! Господа!
– Или мы разнесем всю твою богадельню в пух-прах.
– Господа! Господа! Откуда взять девиц?
– Пойдем по номерам!
– Господа! У меня проживают семейные. Это же гостиница, не заведение!
Дуня потянула поручика обратно, но было уже поздно: пьяная рожа нацелилась на нее.
– Друзья! Там вон офицер с индюшкой, – крикнул он своим товарищам, и те пошли им навстречу.
– Гавря, бежим!
– Тихо! Ничего страшного.
Двое офицеров в расстегнутых кителях, пригнув головы, преградили путь.
– С кем имеем честь?
– Поручик Ухоздвигов. Что угодно, господа офицеры?
– Какой части?
– Что угодно, господа?
– Какой части, спрашиваю! Я штабс-капитан Моралев. Ну-с, а вы кто?
– Да чего с ним разговаривать?! Сразу видно, что тыловая крыса!
– Сволочь! Мы за вас лбы подставляем под пули красных. А вы здесь с бабами прохлаждаетесь!
– Господин капитан, не забывайтесь!
– Што-о?! Ты на меня орать, тыловая крыса! Кто ты такой, чтоб орать на капитана Моралева! Да я таких, как ты, в два счета, три секунды!..
И штабс-капитан сунул Ухоздвигову кулаком в нос и губы. Но поручик устоял и одним ударом сбил с ног пьяного штабс-капитана. И тут на него навалились сразу трое. Били кто куда и по чем попало. Дважды поручик слетал с ног. Но Дуня не терялась, кидаясь то на одного, то на другого. Дралась ловко и настырно, царапалась, как рысь, когти ее впивались в чьи-то щеки, в нос и губы. Один из прапоров взвыл:
– Уйди, тварь! Гадина! Уйди!
Но Дуня разошлась не на шутку. Ухватив прапора за ухо, другой рукой хлестала по губам и носу.
Зафыркали кони, примчались патрульные казаки.
– Раааззойдись!
Свистнули плети. Дуню ожгло с плеча до поясницы. Досталось и поручику Ухоздвигову. Офицеры схватились с казаками. А те полосуют их плетями слева направо, присаливая: «Ззарубим, сволочи! Заарубим!»
– Беги, Гавря!
Отведав плетей, поручик Ухоздвигов вырвался-таки и чесанул в сторону гостиницы, на коне не догонишь. Дуня замешкалась – потеряла сумочку, шарила по земле, а казак нагнулся, схватил ее за воротник:
– Лезь в седло, шлюха! Ну?! Я т-тебе покажу!
– Да вы што?! С ума сошли!
– Лезь, грю, в седло!
Один из офицеров, кажется штабс-капитан, подоспел на выручку. Ухватил казака за ногу и сдернул с седла. Что было дальше – Дуня не знает: увидела сумочку у себя под ногами, подобрала и бежать в гостиницу.
Ошалелый поручик влетел на второй этаж с быстротою горного козла, раздувая ноздри и не чувствуя, как по лицу из рассеченной щеки и подбородка текла кровь.
В этот момент в коридор вышла соседка из двенадцатого номера, Марина Стромская, в сопровождении своего седеющего брата. С поручиком и Дуней они мало были знакомы, жили замкнуто, ни с кем не общались. По своему виду это были весьма интеллигентные и порядочные люди.
– Матка Боска! Что случилось, пан поручик?
– Дьяволы пьяные!
– У вас кровь по лицу, пан поручик. А где пани?
А вот и пани Дуня…
Все разом увидели на спине Дуни по белой кофте проступившую кровь – плеть у казака была со свинцушкой. Да и у самого поручика на плечах лопнуло сукно кителя – не сдюжило.
– О, каты! Тебе нельзя туда сегодня, Юзеф, нельзя! Я же говорила… – лопотала маленькая пани Марина, миловидная и аккуратненькая полька, ухватившись за лацканы пиджака своего усатого брата.
– И не вздумайте выходить на улицу! – отрезала Дуня. – Там сегодня такое творится… черт бы их всех побрал! Хорошо, что мы живые с Гаврей выскочили из сада!
Дуня держалась молодцом, она еще не остыла от драки, волосы у нее были растрепаны, лицо пылало, она то нервически хохотала, то готова была расплакаться от боли в спине – как он ее хлестанул, проклятый казак!
– Это же зверье! Я вас ни за что, ни за что не отпущу на улицу. Пойдемте к нам. Вместе нам будет веселее! Гавря, тебе необходимо помыться. Но где же взять воды? Этот лентяй коридорный, сколько ему ни говори…
Пан Юзеф принес ведро воды и медный тазик – у поручика Ухоздвигова были расквашены нос и губы. Он все еще грозился, что так
