Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

А она тогда смотрела на него, кричащего в голос, полного гнева и какой-то странной растерянности, и понимала, что впервые видит его таким. И что ощущает отчего-то не страх перед его рыком, который ушел спустя первые минуты, а приступ сдавливающей ныне ее горло острой любви к этому человеку, в глазах которого она читала страх за себя.

Мгновения пылающего гнева Андрея завершились, как и остальные ссоры, их объятием. Анна всегда первая обнимала его, обвивала своими руками, зная, что близость быстро погасит гнев и неприятный привкус ссоры. Но в этот раз она цеплялась за него сильнее обычного.

— Почему ты мне не веришь более? — спросил, утыкаясь в ее волосы, Андрей, и она покачала головой.

— Я не верю уже даже самой себе… потому что безумна от страха… что я умру…

— Я сделаю все, чтобы ничего худого не стряслось.

— Ты не столь всесилен, — покачала головой Анна, но он только сильнее обнял ее, по обыкновению, наполняя ее странным чувством покоя. — Пообещай, что не оставишь меня в те минуты. Только с тобой я не боюсь… только с тобой…

И это было еще одним правилом, которое Оленины нарушили, в очередной раз вызвав осуждение мадам Оленины и Веры Александровны, успевших прибыть в Раздолье ко дню родов. Андрей не удалился из покоев, которые они делили с Анной, когда перепуганной неожиданной болью жене сообщили о том, что срок настал, и младенец торопится на свет, и когда ее, оставив в одной сорочке, уложили в постель, из которой та только встала. Несмотря на громкие возражение акушерки, твердившей, что грех быть при жене в это неподобающее время, он не вышел вон и первое время сидел возле кровати Анны, сжимая ее руку и уверяя, что все будет хорошо. Пока акушерка, понимая, что ничто и никто, кроме самой роженицы, не заставит барина уйти, не шепнула в ухо той:

— Ваше сиятельство будет лежать в пот да некрасивой? Не глядеть никто на фрау в родах, чтобы тайна жизнь сохранить да любовь герра. В фрау красота мало, когда жизнь идет. Тут не до красота… Да и мешать его сиятельство мне! Пусть идет!

И Анна, одурманенная болью, которая в этот момент после длительной передышки снова схватилась за ее тело, согласилась с ней, хотя и с трудом выпустила руку мужа из своих пальцев, ощущая, как снова возвращаются страхи в ее душу. А потом снова увидела его, когда откинулась на подушки, отдыхая между спазмами боли — в отражении зеркала, которое развернули таким образом, чтобы она видела его, сидящего в кресле в соседней комнате. Все еще рядом с ней… пусть и в некотором отдалении…

Анна помнила, что недолго смотрела в отражение, черпая во взгляде, устремленном на нее через зеркало, силы, чтобы встретить новый приступ, которые стали чаще и интенсивнее. А потом потерялась в боли, окутавшей ее словно облаком. Только голос акушерки, который проникал в это облако и что-то требовал от нее. Сначала не кричать в голос и беречь силы, а потом помогать ей, а не сопротивляться тому, что происходит с телом.

Анна и сейчас, думая о предстоящих ей вторых родах, не смогла бы рассказать, что происходило тогда в ее спальне. Только помнила сейчас невероятное облегчение, когда нечто, давившее на кости ее таза, выскользнуло из нее. И дикую усталость, которой поддалась после рождения ребенка. А еще злость на эту противную немку, акушерку, что принимала роды. Анне так хотелось спать, а та все теребила ее и щипала, говоря, что рано еще отдыхать, что еще не все закончилось. Она все равно заснула, невзирая на эти требования. В конце концов, кто такая эта немка, чтобы ей указывать?!

А проснулась, когда кто-то тихо заскулил над ухом, так тоненько и протяжно, и в ней, еще толком не проснувшейся, что вдруг сжалось где-то в пустом уже животе. Открыла глаза и увидела Андрея, сидящего подле нее на постели со свертком в руках.

— O mon Dieu! Я так устала, что даже…, - Анна хотела резко сесть в постели, но это движение вдруг отозвалось неприятной болью в животе.

— Понимаю, — кивнул Андрей, улыбаясь и отправляя ее обратно на подушки легким движением ладони. — Фрау Греттен сказала, что тебе лучше полежать до самого полудня. Всю ночь и все утро. Отдыхай, моя милая…

Андрей склонился к ней, читая по глазам, что она желает увидеть сокровище, которое он уже час носил на руках после того, как ребенка отдала кормилица. Отогнул край покрывальца, показывая ей удивительно длинные ресницы и идеально круглое личико. И как показалось Анне, с некоторым нежеланием положил в ее протянутые руки свою драгоценную ношу.

— Как он красив! — прошептала Анна с благоговением в голосе, с трудом удерживая слезы, навернувшиеся на глаза при взгляде на ребенка, который еще недавно был одним целым с ней.

— Она, — поправил Андрей, улыбаясь. — Это дочь…

Сначала Анна почувствовала легкий укол сожаления, что не сумела подарить наследника своему супругу. Словно не удалось ей стать и в этом лучшей. А потом, когда вдохнула запах, который шел от этого лобика и этих пухленьких щечек, забыла обо всем на свете, кроме дитя в своих руках и мужа, целующего ее в висок.

Андрей хотел крестить девочку Марией в память о тетушке. Анна бы поддержала его с удовольствием, но при этом имени помимо лица Марьи Афанасьевны в ее голове возникало воспоминание об иной Марии, несущее вслед неприятный укол в сердце. Она бы с радостью нарекла дочь Аполлинарией, чтобы у нее была Pauline. Но это имя могло бы вызвать в belle-mere очередной приступ раздражения, а этого Анне бы не хотелось.

— Елизавета, — произнесла она, вспоминая, как смотрела Месяцеслов несколько дней, предполагая будущее имя для дитя. — Ныне славят Елизавету.

— Лизонька, Лиззи, Лиза, — прошептал Андрей нараспев, давая всем своим видом понять, что принимает это имя, что оно ему нравится. И Анна не смогла сдержать улыбки, когда расслышала в его голосе знакомые нотки нежности.

Другой раз Анна открыла глаза в день родов уже в весенних сумерках, но Андрея не было рядом в постели. Он ходил по соседней комнате, Анна видела в отражение зеркала его то появляющийся, то ускользающий из обзора силуэт, что-то говоря вполголоса ребенку у него на руках. А потом встал у окна и словно что-то показывал дочери в сгущающейся за стеклом темноте. Анна хотела его окликнуть, но не успела — Андрей обернулся от окна на тихий стук в дверь соседней комнаты с коротким «Entrez». И так и остался на месте, не шевелясь, глядя на вошедшего, с таким выражением на лице, что Анна даже приподнялась в постели на локтях, обеспокоенная.

Это была Алевтина Афанасьевна. Анна разгадала ее появление, скорее по выражению лица Андрея, чем по фигуре, отразившейся в зеркале возле него. Она встала напротив, но головы не подняла, чтобы на сына взглянуть, и долго смотрела на ребенка у него на руках, не произнося ни слова. Как обычно за эти дни, что она провела в Раздолье со момента приезда.