Открытый научный семинар:Феномен человека в его эволюции и динамике. 2005-2011 - Сергей Хоружий

Речь пойдет об особых объектах — и тут я солидарен с тем, как это осмыслил Сергей Сергеевич [Хоружий]. Но я хотел бы принципиально уйти от языка, которым передавалась основная идея доклада, и перейти на язык объект-центричности, он позволит нам избавиться от прежних мыслительных схем. Термин «обратная связь» — часть старой мыслительной схемы времен первой кибернетики. От этого термина я хочу уйти. Я буду говорить об особых объектах, которые проявляют: (1) способность к собственному росту, (2) потребляют социальное, и (3) не прогнозируемо, спонтанно порождают новые его формы. По сути, мы имеем дело с непрогнозируемым ростом рисков, порожденных расширением влияния на человека подобных объектов и усилением продуцируемых ими десоциализирующих сил.

Доклад будет состоять из двух основных частей. Первая посвящена новой концептуализации вещи, а вторая часть — аутопоейэзису эпистемической вещи. Понятно, что логика изложения кое-где будет прерываться, но я попытаюсь скрепить ее тремя тезисами.

Часть I. Концептуализация вещи

Первый тезис выдвигается из пространства современной теоретической социологии. Он звучит так: В условиях индивидуализации общества, его усложнения, разрывов его традиционно целостных идентичностей — «Я» (индивидуализация) и сообщество (“community”) «компенсируют разрывы», обретая идентичность за счет образования нового объект-центричного окружения, которое можно рассматривать как определенные культуры. «Культуры» — почти в биологическом смысле, когда мы говорим, что «культуры высаживают», — то есть вот в таком значении.

Итак, новая концептуализация вещи. То, что можно назвать поворотом к материальному, в современной социологии часто называют «новой концептуализацией», где вещь больше не поглощается действиями людей, но скрепляет и направляет их. Вещь возвращается в социологическую теорию в образе техники, коммуникативных технологий, и вокруг вещей создаются определенные культуры знания. Это понятие связывается с понятием «объектуализации»; оно означает, что вещи могут сменять людей в роли посредников и партнеров по взаимодействию. Пояснения я сейчас давать не буду, дальше возвращусь к этой мысли.

Сам термин «постсоциальный» или «постсоциальное исследование» служит обозначением для расширения спектра культурных форм, выходящих за пределы традиционных определений социального порядка и социальности. Я бы хотел обратить внимание на то, что термин «социальность» употребляется почти реактивно. Это весьма невнятное понятие, скрывающее в себе концептуальные схемы, которых может быть очень много. Но в первом приближении социальность обычно определяется через групповое образование, через социальную связь, взаимодействие и некую рефлексивность их отношений. Примерно так, как Дюркгейм завещал: социальное объяснять через социальное, — то есть через групповые, коллективные, традиционные связи и отношения. Индивидуализация («Я») поддерживается коллективностью и традицией.

Как в рамках такой традиционной социальности рассматривается вещь? Вещь здесь, как правило, товар или инструмент, то есть предмет отчуждения от человека или человека от вещи, или фетишизированная сущность, в которой передаются человеческие качества, а вернее, в которой только подразумеваются человеческие качества. По большому счету, смотря на вещь через оптику традиционной социальности, мы ничего из нее не можем взять, кроме того, что мы в нее заложили, или того, что мы находим у самих себя. Мы не можем взять из вещи больше того, что мы о ней знаем. Также можно говорить о вещи, что она, например, опредмечивается или распредмечивается в «предметно-преобразующей деятельности», если использовать язык «Введения в политэкономию» 1957 года К.Маркса. Тут можно указывать и на Маркса, и на Э.В. Ильенкова, и на других. Иными словами, есть такая позиция, такой взгляд на вещи, так вещь представляется в традиционной социальности.

Теперь перейдем к толкованию понятия «общество знания». Общество знания — это общество позднего модерна, которому свойственно взаимопроникновение, креолизация (то есть некое привлечение, соединение чего-то неоднородного, в противоположность гомогенизации как усреднению) социального с «другими» объектами, или объектными культурами, или культурами знания. По большому счету, общества знания — это современные западные общества, в которых экспоненциально увеличивается количество экспертных групп. Об этом мы и будем говорить: об экспертных группах, экспертизе, о научном, социологическом и технологическом исследовании общества.

В обществе знания экспертные группы, во-первых, становятся многочисленными, а во-вторых, они включены в технологию выработки различных решений. Экспертные группы порождают экспертные системы, которые представлены не только коллективами

ученых, но и компьютерными программами, способными частично заменять специалиста- эксперта. Иными словами, в экспертной системе есть человеческая составляющая, а есть некие компьютеризированные технологии, моделирующие процесс решения проблемных ситуаций. В целом, в современных обществах происходит движение от экспертной группы к экспертной системе, которая превращается в «общественную экспертизу».

Общественная экспертиза по своему влиянию на общество и по характеру своего бытования не дополняет общество как таковое, а скорее, заключает общество в себя, особенно, если учитывать интенсивность процесса развертывания экспертных систем. Общественная экспертиза мотивирует решения власти, политиков. Именно в этом смысле экспертиза является «общественной», а не в смысле социологического опроса. Вообще-то решения предлагают специалисты, и их круг не так уж широк. Тем не менее, это некая изменчивая общность ученых, исследователей, которая работает в различных областях и над решением различным проблем. Но дело в том, что такого общества, которое раньше мыслилось как некая ценностная целостность (если трактовать общество в категориях Т.Парсонса), — его уже давно нет, ткань общества разорвана. И в этом смысле мы говорим о множественности идентичностей групп, коллективов, идентичностей «я». Современное общество больше не сплачивается каким-то общим контекстом. Ну, какие идеи могут объединить всех? Тут у нас искали национальную идею, но какую искать? Русскую или не русскую? Какую еще? Это очень сложный вопрос. У нас уже нет фильмов, которые бы все любили, как, например, в Советском Союзе любили фильм «Чапаев». Сегодня кинорежиссеры говорят о том, что невозможно снять фильм, который бы всех сплотил, на который, как говорится, «валил бы народ». Это очень важное наблюдение.

В этих условиях значение экспертизы, конечно же, возрастает. Увеличивается число авторских экспертных интерпретаций, технологических и информационных структур. Вокруг них складывается то, что мы называем «культурами знаний». Они вплетены в ткань общества и включают в себя различные практики, отношения, коммуникации, возникшие в ходе «добывания» самого знания, его «производства». На этом пункте я хотел бы немного остановиться. В современных обществах производство знания является условием выработки решений и одновременно условием существования самого общества. Знание вплетено в его ткань, и потому мы можем говорить, что это есть «знание общества». Общество, в известном смысле, находит себя внутри процесса познания, а не наоборот, то есть происходит некая инверсия, переход.

Как это может быть? Оказывается произошел не только разрыв ткани идентичности, но и наплыв объектных миров или культур знания, которых 25–30 лет назад не было в том виде, в каком мы находим их сейчас. Самое интересное, что двадцать пять лет назад никто не мог себе представить, что появятся культуры знаний, такие как, например, Интернет, масс-медиа, мобильная связь. В отличие от этих направлений, робототехника относится к традиционному руслу развития, как здесь уже было сказано. Или, например, возьмем фондовый рынок. Возможно, экономисты говорили о том, что он будет развиваться, но пути развития всех этих объектов, что называется, неисповедимы. Это очень важный момент. Именно эти объекты «поддавливают» экспертные группы и задают их пролиферацию, умножение. Значение пролиферации (в фейерабендовском смысле) это не просто умножение количества, а «нарастание здоровой ткани». Когда я говорил о «социальной ткани общества», то это как раз и есть замещение разрывов объектными мирами.

Теперь постараемся выстроить некую рефлексию, и от моих крайне фрагментарных суждений перейдем к истории социологии всего в двух вопросах: как в социологии рассматривались вещи? И как представлялась вещь в отношении к экспертным системам? Здесь выделяются два этапа.

Первый этап — «вещь в социологии». Здесь можно указать на работы Г.Зиммеля «Ручка», «Рама картины». Этот этап связан с авторскими экспертными интерпретациями, когда группа специалистов изучает социальный объект, предписывает те или иные конкретные действия для устойчивого, предсказуемого и инструментального участия человека в социальной деятельности. Например, плуг, двигатель внутреннего сгорания, автомобиль. Здесь инструментальная ангажированность налицо: объекты призваны служить человеку в известных ему свойствах. Предписания оформляются экспертами или специалистами, извлекающими рациональное действие из знаний, которыми они располагают и которые разделяет социум. Цели, преследуемые экспертом на первом этапе, прямо или косвенно устанавливаются заказчиком экспертизы. Например, изучается, как установка нового оборудования в цехе повлияла на коммуникацию работников. Это типичное исследование в западной социологии, очень популярное в 30-40-е годы ХХ в. Что нужно сделать? — Покрасить стены, оформить комнату отдыха, еще что-то сделать. Или решается вопрос, какие коррективы со стороны администрации необходимо внести для улучшения производственного климата?