Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора Герцогиня Абрантес

В бюллетене, который упоминает о переходе армии к Смоленску, сказано, что я сбился с дороги и сделал ложное движение… Государь! Я нисколько не сбился с дороги, а только во второй день перехода сделал шесть лье вместо восьми (что легко можно было бы догнать в следующие дни). Генерал Таро затерялся от своего неповиновения, несмотря на то что я дал ему кавалерию, отправляя его к Буланову. В 10 часов вечера, когда я послал за своими генералами, чтобы обсудить с ними наш переход, генерала Таро не нашли на том месте, которое я указал ему. Я подумал, что он остался сзади, и послал к нему офицера, но тот возвратился в три часа утра, не встретив его. Тогда, припоминая себе вчерашнее его мнение о нашем маршруте и зная характер его, я не сомневался, что он пошел вправо, на Мстиславльскую дорогу, куда и мы должны были придти. Я тотчас послал туда моего начальника штаба, полковника Реве, который и в самом деле нашел его в четырех лье от нас, так что он не прежде как в четыре часа пополудни возвратился в лагерь… Я знал, что Ваше Величество были недовольны генералом Таро; я надеялся усиленным маршем поправить его вину и, чтобы не погубить этого человека, отложил наказание за его проступок. Весь 8-й корпус был свидетелем этого события, но мне надобно, чтобы и Вы знали истину…

Бюллетень о сражении 19 августа под Смоленском обвиняет меня, что я действовал не так твердо… Следовательно, я трусил?.. Ваше Величество узнаете, как я поступал: тут были свидетелями генералы Валанс, Себастиани, Брюэр и многие другие… Я получил приказ идти для прикрытия постройки мостов на Борисфен. Я исполнил это, и мы перешли через реку, хоть и довольно медленно, затрудняясь в перевозе артиллерии, потому что взъезды на мосты были очень дурны. Дороги, по которым нужно было идти, также задержали нас, и я не раньше как в два часа мог выйти из лесу и занять позицию…

Я не имел ни от кого приказания вступить в дело и не знал даже, какие войска сражаются слева от меня; но через полчаса, когда пришла дивизия Гюдена и огонь возобновился с новой силой, я сел на лошадь и переехал глубокий овраг, бывший впереди: со мной шли два батальона легкой пехоты и моя кавалерия. Мы заняли превосходную позицию позади неприятеля; долина, отделявшая нас от русского арьергарда, была покрыта стрелками и кавалерией. Однако, убедившись, что мы можем помочь нападению с фронта, я двинул свой маленький авангард, и он увидел, что артиллерии нужно восстанавливать мост в деревне справа, чтобы иметь возможность перейти; это и было исполнено; а я между тем послал приказ, чтобы весь 8-й корпус присоединился ко мне возможно скорее…»

Так невероятно вообразить Жюно, которому недостает твердости или желания идти против неприятеля, что даже враги его не могли не видеть тут какой-то несообразности. А ведь именно так представил это дело императору король Неаполитанский.

Жюно же описывает его совсем иначе и подтверждает слова свои верными доказательствами.

Уверенный в своих поступках, он ожидал, что темное облако, ставшее между ним и императором, рассеется; к тому же он знал, что дело под Смоленском не имело следствий, ожидавшихся императором, и досада, очень естественная при неудаче, как думал Жюно, была причиной, что Наполеон не отдал ему сразу справедливости. Надобно было сослаться на что-нибудь и при других ошибках, но рано или поздно справедливость должна же была осветить невинное чело… Долго ожидал ее Жюно, и, может быть, слишком долго!.. Тогда он подумал, что император умышленно хранит молчание, хотя и знает всё дело под Смоленском. Неаполитанский король оставался главою армии после возвращения императора во Францию. Может быть, Наполеон не хотел оскорбить его обличением в лживом рассказе?.. Как бы ни было, Жюно не услышал ни одного утешительного слова, и темное покрывало навсегда брошено на первые причины этой интриги против него. Когда армия находилась уже в полном отступлении, Жюно получил от князя Невшательского приказ, на который отвечал ему, как мы видели, и в первый раз объяснил императору все, что Наполеон, конечно, знал и прежде этого письма. Император с большим вниманием прочел письмо Жюно и сказал: «Жаль, но бюллетень уже опубликован».

Тут не нужны никакие размышления… Я долго не знала самого события, и только в ту ночь, во время той горестной бессонницы, когда Жюно увидел мои слезы и плакал сам, он рассказал мне всё. Я благодарила Бога, что не знала этого прежде: если бы я знала о произошедшем в день аудиенции у императора, объяснение наше было бы еще более бурно, нежели то, когда, по собственным словам его в «Дневнике острова Святой Елены», я обошлась с ним как с мальчишкой.

Прочитав все бумаги, которые он достал из портфеля, Жюно сказал:

— Вот что происходило со мной в этот несчастный год!.. Вот мои дела! Вот истина!.. Неужели из уст Наполеона имя мое должно перейти теперь к потомству в ложном виде? Эта мысль убивает меня!

— Но как же поступить в таких обстоятельствах? — спросила я у Дюрока. — Мне кажется, тут надобно что-нибудь сделать… Прежде у нас была Жозефина, но как обратишься к императору через Марию Луизу?

Но тут я остановилась — мне пришел на память разговор мой с Наполеоном в 1808 году, и я согласилась в душе своей, что Жюно говорит правду: император переменился.

Это утро чрезвычайно облегчило тоску Жюно; он мог говорить со мной о произошедшем.

Потом мы рассуждали с Дюроком, когда он вырывался из своей тюрьмы, которая становилась для него тяжелой. Однажды Жюно взял его за руку и сказал:

— Мой милый Дюрок! Ты страдаешь, как я… Я сказал тебе прежде: мы страдаем все… И так любим его!..

Дюрок был печален и задумчив со времени возвращения своего из России. Я знала его очень хорошо и видела, что он грустит не за себя. Я не ошиблась: он высказал нам много таких опасений, что они в самом деле наконец должны были породить печальные предчувствия… Мы начинали беспокоиться…

Глава LXI. «Маленький пузан»

Год 1813-й начался самыми печальными предвестиями. Бедствия армии нашей в России как будто вызвали другие; Юг отвечал им гробовым голосом, новыми неудачами и смертью… У меня еще оставалось много друзей в Испании, и я получала каждую неделю известия, не по почте и не с эстафетой, но через какого-нибудь офицера, который, возвращаясь во Францию, привозил мне письмо и прибавлял к нему всё, что знал любопытного. Эти изустные и письменные известия могли привести в отчаяние!.. И между тем подвиги наших маршалов были удивительны в таких ужасных обстоятельствах, когда удерживаться надобно было с величайшим трудом, даже после самых знаменитых битв. Маршал Сюше сохранял всё прибрежье Средиземного моря. Маршал Сульт, благодаря своим ученым соображениям, умел еще поддерживать короля Жозефа в его королевстве, пробитом со всех сторон, и где только звезда Наполеона составляла силу, хотя она уже отдалялась от него. Правда, Испанию наводняли наши батальоны, но в них были уже не прежние солдаты, а мальчики, погибавшие от трех зол: туземной болезни, войны и убийства. Это последнее слово особенно поражало сердце, потому что его страшились беспрерывно. Не нужно соображать, сколько наших войск наполняло Испанию: тут признанная истина служит только новым доказательством нашей слабости. В это время положение наше в Испании было так странно, что один из друзей моих писал ко мне:

«Как ни велики были несчастья наши здесь в ваше время, но их нельзя и сравнить с теперешним нашим положением, — самый мужественный человек приходит в ужас!.. И как можно иметь желание побеждать, когда вчерашняя победа ничтожна сегодня?.. Я писал это императору еще вчера… Испанцев можно победить, даже истребить, но завоевать, покорить — никогда!.. Нельзя ожидать ни отдыха, ни мира с народом, который одушевляется только ненавистью и фанатизмом и только на них основывает свое политическое и религиозное сопротивление! Знаете, что недавно сделали они в горах Сории и около Заморы? Их обезоружили; отобрали у них все ружья и пики; эти пики, может быть, вы помните, сделаны ими для того, чтобы привыкнуть к пикам поляков и уже не бояться их… И что же? Меньше чем за неделю они сделали всё это вновь!.. Они устроили кузницы в горах, наделали пик, сабель, налили пуль из свинца, который взяли не знаю откуда… Что касается ружей, то испанцы, наверно, в братстве с демонами и от них получают ружья… Впрочем, для них годится всякое оружие. Не будь у них железа, они найдут средство делать каменные топоры и деревянные пушки и так же ловко станут ими убивать нас…»