Серьезное и смешное - Алексей Григорьевич Алексеев

споры, помню Олю, помню Вашего отца (найдите другого такого читателя!), помню Раины статьи ИЗЭТЭА[7] (из Берлина), помню Изу Кремер, Марадудину, Сокольского, Хованскую и Вас — в Ваши ранние годы.

Кстати: Изе (она была из Кишинева) я когда-то писал:

О Иза, муза кукурузы,

К тебе так благосклонны музы,

Ты и певунья, и плясунья,

И попрыгунья-стрекоза,

А я без песен и без солнца

В болотах темного чухонца,

Я только плачу, вспоминая

Твои веселые глаза.

Еще раз спасибо.

                          Ваш

                                  К. Чуковский.

Не забудьте передать привет Рае.

Кстати: Здоров ли Ангерт?»

Когда я уже собирался ехать из Киева в Ростов, моя добрая знакомая, актриса Анна Ефимовна Мещерская, мать будущего драматурга, а тогда молодого актера Бориса Сергеевича Ромашова, спросила меня:

— Не нужен ли вам для Ростова молодой тенор?

— Нет, уже взял.

— Жаль. Очень уж хороший голос. А вы все-таки послушайте. Он здесь.

И, не дав мне времени отказаться, она закричала:

— Коля! Идите сюда! Познакомьтесь и спойте.

Подошел Коля, долговязый, неуклюжий парень лет двадцати — двадцати двух, в обмотках, в бывших брюках-галифе, в заношенной вельветовой куртке, из которой вылезали красные лапищи. Он поздоровался с гордым и независимым видом, который явно должен был перекрыть впечатление от его отнюдь не великосветского туалета, подошел к роялю и запел.

Чудесный голос, чарующий тембр, мощный, страстный звук… И лирический, и меццо-характерный, и даже драматический тенор…

— Ну, спойте еще, — попросил я, хотя все было ясно. — Кто вы? Откуда? Здешний?

— Нет, москвич.

— Петь учились? На сцене играли?

— Нет, не играл и не учился… Только граммофон слушал, как знаменитые певцы поют…

— Как вас зовут?

— Коля.

— Да нет… Имя, отчество, фамилия?

— Николай Константинович Печковский…

И взял я этого Колю-Николая на свою ответственность сверх всяких штатов на маленькое жалованье. Надо было дать ему аванс, денег на билет, на дорогу, но… Голос замечательный, а парень подозрительный: почти без штанов… Дал я ему немного денег, а на билет и пропитание в дороге вручил кому-то из актеров и попросил присматривать за ним: вдруг сбежит?!

Сорок восемь лет прошло с тех пор… Николай Константинович Печковский — один из лучших русских певцов, народный артист РСФСР; мы с ним в самых теплых, дружеских отношениях, но и теперь при каждой встрече он корит меня:

— Нехорошо: всем — на дорогу и аванс, а мне… Денег не дали, да еще шпионов приставили. Жуликом посчитали. Никогда вам этого не прощу…

В день моего юбилея он подарил мне свою фотографию с надписью «Моему первому учителю-режиссеру» и тут же прибавил:

— Нехорошо: всем — на дорогу и аванс, а мне… — и так далее.

ГЛАВА 8

«ГРОТЕСК» ПО-РОСТОВСКИ

Приехал я в Ростов. Помните ли вы, учившиеся в гимназиях до революции, балладу В. А. Жуковского из хрестоматии — «Канитферштан»? Путешественник попал в Голландию, в большой город, увидал огромный дом и спросил прохожего: «Кто владелец?» Прохожий ответил ему: «Канитферштан». Потом приезжий заинтересовался, кто хозяин огромной гостиницы, и ответ был тот же: «Канитферштан». Когда и владельцем огромного склада и еще многого другого оказался тот же Канитферштан, автор стал даже завидовать человеку, которому принадлежит чуть ли не все в этом городе. Но тут навстречу ему — богатая похоронная процессия. «Кого хоронят?» — спросил он. И что же? Покойником оказался все тот же Канитферштан. Это, конечно, заставило любознательного путешественника пофилософствовать на тему о тщете богатства земного, но… тут же выяснилось, что на все его вопросы голландцы отвечали «канитферштан» потому, что это по-голландски значит: «не понимаю, не могу понять».

Вот таким «чужеземцем» оказался я в Ростове: снял комнату, написал письмо, надо свой адрес сообщить. Спрашиваю хозяйку, она говорит: «Большая Садовая, дом Горбова; раньше был Меликьяна, а теперь Горбова». Купил на улице папиросы фабрики… Горбова. Иду вечером в драматический театр Асмолова, мне говорят: «Он уже не Асмолова — Горбов купил»… Наутро взял газету «Приазовский край». Редактор такой-то, издатель… Горбов! Словом, чуть ли не все в городе принадлежало Горбову. Но мой Канитферштан, господин Горбов (за точность фамилии не ручаюсь), разбогатевший на войне ловкач, не умер, а через год бежал. Бросив и театр, и фабрику, и газету, и дома, бежал, — может быть, в Голландию?..

Ростовский театр «любители искусства» отделали хорошо, и на первом же нашем совместном совещании решено было присвоить ему название «Гротеск», как уже традиционное. Труппа была для такого театра большая, нескольких актеров привез я, и дирекция подобрала талантливую молодежь. И все было бы хорошо, но Николай Иванович Собольщиков-Самарин неожиданно прислал телеграмму с длинным и скорбно-вежливым отказом — не то заболел, не то не отпустили.

Что делать? Пришлось мне волей-неволей взять режиссуру на себя. С тех пор я всю жизнь ежедневно с утра до ночи на сцене — утром репетиции, а вечером спектакль. Мне было нелегко: молодежь оказалась неопытная. И пришлось быть больше педагогом, чем режиссером. Один Печковский чего стоил… Николай Константинович, вы не обидитесь? Четырьмя актерскими качествами он уже обладал в изобилии: голосом, дарованием, полным отсутствием сценического опыта и гонором.

Театр наш очень охотно посещался, пользовался симпатиями зрителей; и сейчас еще подходят ко мне иногда на улице пожилые ростовчане и предаются лирическим воспоминаниям о «Гротеске», о наших актерах, о спектаклях… Пробовали у нас свои силы композиторы братья Покрасс, Самуил и Дмитрий, Валентин Кручинин, Юрий Губарев. Частым гостем за кулисами был молодой паренек, ныне пожилой драматург Иосиф Прут. Позже вступил в труппу Владимир Александрович Владиславский, с мягким юмором игравший в старинных водевилях.

На лето я уехал в Кисловодск, который в это время сделался для буржуазии и военщины суррогатом Петрограда. Там промелькнул знаменитый Митька Рубинштейн, о котором вы можете прочитать во многих романах и воспоминаниях тех дней. Удачливый финансист, беспринципный воротила, он не брезговал никакими делами вплоть до спекуляции именем Распутина, нажил миллионы, но для петербуржцев остался Митькой! Про этого нахала и авантюриста ходило много анекдотов, в том числе и моя шутка. Было известно, что он скупал дома в Петрограде, и вот я в его присутствии во время спектакля сказал, будто он шел по Лиговке, увидал большой дом Перцова, спросил, сколько он стоит, и, узнав, что миллион, распорядился: «Заверните!»

Было там в Кисловодске и много петербургской «золотой» и «позолоченной» молодежи. С некоторыми из этих людей я встречался в Петрограде, в театре и в клубе, но что за перемена! Барство потускнело, понятия о чести