Цербер - Николай Полунин

С собственной совестью Михаил тоже до поры до времени жил спокойно: сам-то он, своею рукой ни к кому не притрагивался. Все пока можно было снести к невероятному стечению обстоятельств, к мистике или не уважаемому Михаилом колдовству.

Так было до мальчика Витьки Первушина. До двух подонков-садистов.

Михаил, правда, обошелся без истерик. Спокойно доехал домой, спокойно напустил горячую ванну, сел в нее и переполосовал себе вены в запястьях и локтевых сгибах.

Не верьте, если вам скажут, что в горячей воде это легко.

Это дико больно, особенно когда орудуешь по второй руке первой, уже разрезанной. Но он сделал это.

Прослушал заходящееся порывами сердце, поглядел без тошноты на побуревшую воду, преодолел липкий физиологический ужас. Закрыл глаза и сознательно стал умирать. Проклиная себя, неведомую настигшую его Силу и день, когда родился.

Он очнулся в грязной, полной свернувшейся крови ванне от холода, слабости и боли. Выбрался. Руки были в подживших, как бы полумесячной давности порезах и болели так, что ими невозможно было пошевелить. Вообще. Он не мог даже поднять телефонную трубку. Это длилось неделю. Вообразите себе, что у вас нет рук, и вы неделю одни дома. Плюс боль, от которой мутится в голове.

Кот вымотал ему все нервы требованиями еды и злобным шипением.

Ровно через неделю, день в день и даже час в час свирепая боль сделалась приемлемой, и руки заработали.

Он смирился во второй раз. Точнее, сделал вид, что смирился, в душе поклявшись себе, что не исполнит больше ни одного приказания, каким бы зверским мучениям ни подвергала его Сила.

Но он недооценил ЕЕ коварства.

Он игнорировал "информацией" и "рассказки", к "визиям" относился как к самым обычным сновидениям, а на висящие в темноте закрытых глаз огненные строчки и картинки не обращал внимания. Сила даже не особенно настаивала.

Просто однажды трамвай, в котором он ехал, произвольно покатился под горку. Спуск был длинным, а трамвай битком - час пик. В окончании длинного спуска на переезде застрял "МАЗ"-платформа, перевозивший огромный "Катерпиллер" с бульдозерным ножом.

Из шестидесяти восьми пассажиров выжили четверо. Михаил, в легких ссадинах и ушибах, да трое молоденьких девушек, почти подростков, все трое - со сломанными челюстями и позвоночниками. Газеты писали, проводя параллель со случаем в Днепропетровске.

"Вот видишь, - сказала ему Сила в очередном сеансе, не словами сказала, а просто дала понять, как ОНА это умеет, - а все потому, что ты упрямишься. Сколько невинных жертв. Ты все думаешь - ты убиваешь. А почему - не оберегаешь тех, кто остается здесь? Что беды вроде той, в которой ты так счастливо уцелел, происходят именно в силу затянувшегося присутствия здесь того, кого ты не захотел помочь убрать?"

Михаил запаниковал, но решил не отступаться. Пришла следующая "информашка", и он снова отказался выполнять. Это было в канун Нового года.

Сила наказала его, как не наказывала еще никогда.

ОНА показала ему. Он увидел вдруг всю цепь причинно-следственных связей, в которых ключевую и в конечном итоге роковую роль сыграет человек, с которым он отказался встретиться, отказался отдать ЕЙ, пощадил.

Неизвестно, что Силе пришлось сотворить с его мозгом, чтобы одномоментно запихнуть туда все бессчетные переплетения событий и их последствий, но это было сделано. Он увидел и понял, как один-единственный человек просто своим существованием, одним только фактом, а никаким не сознательным или неосознанным поведением, может отказаться песчинкой, которая породит лавину.

Через неделю упал первый "Ту-154". Через месяц - второй, на другом конце страны. Потом "А-310", потом "АН" какой-то. В тот год самолеты сыпались с неба, как метеоры в августе.

"Их будет ровно восемнадцать, - доносился ему укор Силы, - ровно восемнадцать крупных авиакатастроф в этом году. Ты мог их предотвратить. Ты этого не сделал".

Бесполезно было клясться и умолять, что теперь он ни на йоту не усомнится, ни вот такой малюсенький разочек не откажется, что поедет, найдет... что, если надо, он его сам... Бесполезно.

Он стал безукоризненным исполнителем, но почти в каждом сеансе-сне ОНА напоминала: "Теперь осталось девять катастроф, теперь восемь, семь... Осталось погибнуть стольким-то, стольким-то, стольким-то..." Он не мог даже предупредить. ОНА не давала ему знание о том, где и как будет следующая беда. ЕЕ укор приходил после. А кричать: смотрите, что делается!.. Все и так это видели.

Он не стал дожидаться конца счета. Он прыгнул сам (оружия тогда у него еще не было под рукой, как и теперь оно есть только когда этого захочет ОНА) с крыши четырнадцатиэтажной башни по улице Янгеля. Тот квартал так и носит в сводках название "квартал самоубийц", туда бьет лепесток жесткого излучения с Останкинской телебашни. Излучение, как говорят, угнетающе действует на психику людей.

Он-то, понятно, имел свои причины, а в том районе просто случайно проходил, когда отчаянье в нем вспыхнуло с особенной силой. Хотя, возможно, и излучение пресловутое что-то добавило.

У Михаила осталось очень мало целых костей и неповрежденных органов.

Его выписали, ахая и изумляясь, через полтора месяца, причем последние две недели продержали неизвестно зачем, он уже был в полном порядке. Ни разу он не терял сознание во время пытки своего выздоровления. Он смирился в третий раз, теперь окончательно.

Так жить стало полегче.

Глава 29

Мужик в белой рубашке поднялся наконец с обрубка бревна, на котором слушал жаворонков, и продолжил подъем. Он был уже шагах в двадцати. Почти одних с Павлом лет, чуть моложе. Светлые рассыпчатые волосы, широкий ясный лоб. Павел бесшумно положил автомат, приготовился. Тот шел, ничего не подозревая. Он был похож на... Он был... Он...

Две огромные руки вылетели из стены сплошного кустарника сбоку дороги, дернули Михаила к себе, вцепились в горло.

Его мгновенная реакция - назад, за пояс к пистолету - была пресечена мимолетным движением. Два кратчайших удара по бицепсам, и руки повисли плетьми.

Ручищи, душившие его, были перевиты мышцами и покрыты шрамами. Перед лицом Михаила вздрагивали тонкие ветки и листья, за ними горели яростные глаза.

Он попытался упасть навзничь, но даже когда совсем отнял ноги от земли, положение не изменилось. Он висел, как в стальной удавке. Сознание стало меркнуть, из пережатого горла рвался стон.

Не выходя из своего убежища, Павел потянул обмякшее тело на себя. Уложил у ног, несколькими движениями заровнял проделанное в стене веток и стеблей отверстие. На дороге больше никто не показывался.

Павел перевернул захваченного, приложив два пальца к шее, нашел пульс сонной артерии. Ухмыльнулся, взъерошив лежащему волосы. Похлопал по щеке, дернул за ухо. Скрытая под бородой, по изуродованному лицу разъехалась улыбка.