Путь на восток (СИ) - Соло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я машинально киваю, не в силах вымолвить ни слова. Кажется, я даже не могу сделать полноценный вдох — грудную клетку словно сдавливает невидимыми цепями, и вместо слов у меня вырывается глухой судорожный всхлип.
— Черт… — Торп морщится будто бы от боли, а потом вдруг обхватывает мои плечи свободной от оружия рукой и притягивает к себе.
Будучи не способной сопротивляться, я утыкаюсь лицом ему в грудь — и самообладание окончательно даёт трещину.
По щеке скатывается слеза.
А потом ещё одна. И ещё.
Хренов герой обнимает меня всё крепче, прижимает к себе практически до боли в рёбрах. Но физическая боль не идёт ни в какое сравнение с той зияющей пустотой, что медленно разрастается в душе.
— Что случилось?! Матерь Божья, мертвяк! — слышу голос кудрявого миротворца откуда-то позади. И глухое рычание Пагсли, учуявшего новую жертву. Он пока не торопится нападать, но это лишь секундное замешательство. Просто нейронные связи в его мозгу теперь работают очень медленно. — Вы что встали?!
— Тай, не надо, — сбивчиво бормочет Ксавье, и я чувствую, как его пальцы зарываются мне в волосы, мягко поглаживают макушку и опускаются на шею, не позволяя отстраниться и снова взглянуть на мёртвого брата. — Давайте просто уйдём отсюда.
— Нет, — уперевшись отчаянно трясущимися ладонями в грудь хренова героя, я заставляю его слегка отодвинуться.
И хотя глаза застилает пелена слёз, и хотя сердце сжимается в клетке из ребёр, и хотя я чувствую себя так, будто все двести шесть костей ломаются одновременно — уходить я не намерена. Я не оставлю родного брата в таком виде, не позволю ему влачить жалкое существование в виде полумёртвой твари, единственным желанием которой является жажда свежей плоти. И неутолимый, бесконечный, животный голод.
— Уэнсдэй, давай лучше я? — робко предлагает Торп, угадав мои намерения за секунду до того, как я решительно выворачиваюсь из его объятий и вскидываю автомат.
— Я сама, — даже титаническим усилием воли мне не удаётся скрыть предательскую дрожь в голосе. — Он… был моим братом.
Пагсли по-прежнему стоит на месте, слепо вращая белесыми глазами с красными полосками лопнувших капилляров. Понятия не имею, как твари видят этот мир — но вряд ли подёрнутые плёнкой зрачки позволяют разглядеть его в красках. Никогда прежде не задумывалась об этом. Но сейчас, когда я возвожу курок, разум атакует бесчисленное количество непрошеных мыслей.
Каким образом мой брат оказался в Мичигане, за многие километры от родного Нью-Джерси? Как он жил все эти годы, пока не превратился в плотоядного мертвеца? Был ли он одинок или же путешествовал в компании других людей? Пытался ли он найти меня или смирился с мыслью, что мы никогда больше не увидимся? Как он умер? Быстро и легко или медленно и мучительно… как?
И ещё десятки вопросов, на которые я уже никогда не смогу узнать ответ.
А потом я прицеливаюсь и спускаю курок.
Звенящую тишину супермаркета вспарывает оглушительно громкий звук выстрела, эхом отразившийся от стен. Пагсли отбрасывает назад на пару метров, он врезается спиной в стеллаж с продуктами — и на его голову сверху валятся дурацкие сладости в ярких обёртках. Шоколадные батончики, фруктовые леденцы, пирожные Твинки, которые он так любил в детстве и благодаря которым заработал с десяток килограмм лишнего веса.
Даже слегка иронично.
Могло быть иронично, не будь это… так мучительно больно.
На негнущихся ногах я подхожу ближе к нему — а потом конечности отказываются меня держать, и я безвольно падаю на колени рядом с распластанным телом.
Новый поток воспоминаний обрушивается на меня многотонным грузом, проклятым ураганом пятой категории, гребаным сокрушительным штормом, сметающим жалкие остатки моего самообладания ко всем чертям.
Когда мать впервые продемонстрировала мне орущий свёрток и с гордостью объявила, что теперь у меня появился младший брат, я не ощутила ничего, кроме раздражения. Морщинистое красное личико в обрамлении чёрных кружавчиков на детском чепчике не вызвало у меня ни капли тёплых чувств. А когда Пагсли оглушительно вопил дни напролёт, мешая мне сосредоточиться на сооружении паровой гильотины, я и вовсе испытывала неуемное желание задушить братца подушкой. И даже однажды попыталась привести план в исполнение — но помешал отец, невовремя вошедший в детскую.
А потом Пагсли подрос, начал ходить и с завидной регулярностью вносил хаос в идеальный порядок моих вещей. Разумеется, я мстила — и мстила изощрённо. Подкладывала ему в кроватку дохлых крыс, специально забиралась в шкаф, чтобы пугать его по ночам и даже как-то раз подставила ему подножку, когда брат спускался по лестнице. Он кубарем скатился вниз, шлепнулся на задницу — и впервые в жизни не заплакал. Неловко поднялся на ноги, отряхнул свои нелепые шортики и засмеялся, глядя на моё выражение лица, полное ледяной ярости.
И с тех пор холодная война в нашем доме прекратилась.
Оказалось, что Пагсли очень интересна таксидермия — и хотя созданные им чучела получались крайне уродливыми, он всегда с удовольствием помогал мне, с готовностью протягивая тупоконечные ножницы или кронциркуль.
А потом мы обнаружили в подвале дома множество пыточных инструментов — и поочередно испытывали их друг на друге. Хотя в основном, в роли испытуемого оказывался младший брат. Иногда он хныкал и боялся — и тогда я раздражённо шипела сквозь зубы, что убью его, если он немедленно не заткнётся.
Помнится, я довольно часто обещала Пагсли разделаться с ним самым жестоким образом.
Но никогда даже не могла предположить, что это случится на самом деле.
Что однажды угрозы придётся воплотить в реальность.
Что однажды я действительно выпущу пулю ему в лоб.
Что… я и правда его убью.
По моим щекам беззвучно стекают мокрые дорожки слёз — их так много, что я уже чувствую солоноватый вкус на губах.
Последний раз я плакала в шесть лет, когда случайно встреченные мальчишки раздавили на велосипеде моего скорпиона. Но боль от потери домашнего питомца и близко не сравнится с тем, что я ощущаю теперь. Словно в груди медленно разливается концентрированная серная кислота, беспощадно выжигая внутренности и оставляя кровоточащие раны, которые уже никогда не заживут целиком.
Это не фигура речи. Это действительно физически больно — каждый вдох даётся с трудом, словно лёгкие отказываются выполнять свою прямую функцию. В грудной клетке появляется жжение как при стенокардии.
Наверное, это паническая атака или вроде того… Не знаю. Наплевать.
Не совсем отдавая отчёт в собственных действиях, я протягиваю руку к мёртвому брату и касаюсь пальцами его
