Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Наиболее решительным сторонником расчленения Австро-Венгрии и освобождения всех славянских народов, находившихся под властью Габсбургов, являлся Петряев. Он же был противником чрезмерных уступок итальянским притязаниям на всё восточное побережье Адриатического моря. Из всех перечисленных лиц Петряев был и самым осведомлённым. Гулькевич, Шиллинг и сам Сазонов — все трое служившие долго в Италии и прекрасно знавшие итальянскую точку зрения на адриатический вопрос, но плохо знакомые с этнографической стороной дела и не знавшие основательно славянской стороны вопроса — считали вполне естественными итальянские требования. Базили не столько участвовал в выработке соглашения, сколько с таинственным видом расхаживал по всем отделам ведомства и «собирал материалы». Однако и он не был сторонником адриатического панславизма и всецело примыкал по своим взглядам к группе Сазонова, Шиллинга и Гулькевича. Нератов более примыкал к Петряеву, но тем не менее в решительную минуту стал на сторону Сазонова «из общих соображений о важности вступления в войну Италии». Наконец, Нольде приглашался главным образом не для решения вопроса по существу, а для надлежащего юридического оформления Лондонского соглашения. Граф Бенкендорф, наш посол в Лондоне, играл только исполнительную роль, хотя договор в окончательной форме и был подписан им от имени России.

Все переговоры велись в полном секрете между четырьмя упомянутыми правительствами, и сербская миссия в Петрограде была совершенно устранена от переговоров, хотя Лондонский договор прямо её касался. Россия, таким образом, была единственной представительницей славянских интересов и решала все славянские вопросы единолично и безапелляционно, без ведома даже такого верного союзника, как Сербия. Это было предварительным условием переговоров о вступлении Италии в войну, выставленным римским правительством. Согласно Лондонскому договору, Италия получала не только итальянские земли Австро-Венгрии, так наз. ирреденту, но и всю Далмацию и Истрию. Сербия получала только выход в Адриатическое море, к ней присоединялись Босния и Герцеговина, но Хорватия должна была быть от неё независимой, так же как от Австро-Венгрии.

О Чехословакии в Лондонском договоре ничего не говорилось. Это была, таким образом, единственная славянская народность, с которой к тому времени не существовало между Россией и союзниками никаких международных соглашений: об образовании единой Польши, хотя бы и «под русским скипетром», громогласно возвещало воззвание вел. кн. Николая Николаевича 1 августа 1914 г., составленное с ведома и согласия Англии и Франции, о югославянских землях имелся Лондонский договор 1915 г., о Чехословакии — только обещания государя русским чехам, данные им при аудиенции в сентябре 1914 г. Русское правительство до Февральской революции, хотя и имело определённые планы относительно Чехии и Словакии, сознательно не желало связывать себя соглашениями с союзниками, приберегая эти земли в неустановленной ещё форме для себя.

Надо сказать, что Лондонский договор, конечно, представлял из себя вопиющую несправедливость. Судьба чисто славянской Далмации, отдаваемой, как это было до 1797 г., под итальянское (тогда венецианское) владычество, была совершенно непонятна. Буря негодования, обрушившаяся на Сазонова в 1919 г. со стороны югославянских кругов во время Версальского конгресса, когда Лондонский договор был извлечён из недр дипломатических архивов, была, таким образом, совершенно им заслужена. Петряев, между прочим, решительно возражал как против отдачи Далмации Италии, так и против отделения Хорватии от Сербии. По его плану, Далмация и Хорватия на федеративных началах должны были быть соединены с Сербией. Петряев же настаивал также на включении в Лондонский договор постановления о Чехо-Словакии, считая, что чем скорее Россия заключит соответствующее соглашение с союзниками, тем меньше трений будет впоследствии по вопросу об этой столь важной части Габсбургской империи. Мало того, Петряев считал необходимым оговорить в Лондонском же договоре возможность особых соглашений России с вновь освобождёнными славянскими частями Австро-Венгрии, о сухопутном транзите и о том или ином выходе и для России на Адриатическое море — то, что Базили пренебрежительно называл «адриатический панславизм».

Нератов, говоривший не раз при мне о «чешском корне» своего рода (от фамилии Неруда), вначале поддерживал Петряева, но затем перешёл на сторону Сазонова, который был буквально ослеплен константинопольским вопросом и считал адриатический второстепенным для России. В то же время Сазонов честно исполнил своё обещание перед итальянским правительством не осведомлять о содержании переговоров сербское правительство и сербскую миссию в Петрограде. Не надо было быть проницательным дипломатом, чтобы понять, хотя бы по чуть ли не ежедневным наездам итальянского посла маркиза Карлотти к Сазонову и Нератову, что Италия сама жизненно заинтересована во вступлении в войну на стороне союзников и что руководители нашего МИД совершенно напрасно награждали Италию славянскими землями Австро-Венгрии и отделяли по живому телу Хорватию от Сербии. Ошибку Сазонова исправил американец Вильсон. Я должен сказать, что не только Петряев и отчасти Нератов сознавали «промахи» Лондонского договора, но и некоторые высшие чины ведомства, вроде начальника Дальневосточного отдела Козакова, открыто говорили Нератову, что Сазонов совершает явную оплошность, так неосновательно уступая итальянцам, да и наше посольство в Риме писало о том, что итальянцы и без того вступят в войну под давлением своего общественного мнения. Всё это, однако, не удержало Сазонова от Лондонского соглашения, и когда, наконец, Италия выступила, то в этот день все авторы соглашения — и Сазонов, и Шиллинг, и Гулькевич, и Базили — сияли, празднуя «крупнейшую дипломатическую победу России», как говорил Гулькевич.

Между тем в мае 1915 г. Горлов получил долгосрочный отпуск за границу, в Швейцарию, и уехал. Мне пришлось стать прямым помощником Нольде, и тогда в первый раз за время моей службы Нольде сказал мне, что рано или поздно ему придётся расстаться с Юрисконсультской частью. «Я хочу поехать или в Пекин, или в Тегеран», — сказал он смеясь, и если мне это по душе, то он будет рекомендовать меня на пост начальника Юрисконсультской части, конечно, прибавил он, не через год или два, а оттуда я могу рассчитывать на пост посланника, куда захочу… Этот разговор был неожидан для меня и весьма преждевременен, так как я отлично знал, что любое начальство в МИД ещё долго не пожелает расстаться с таким ценным человеком, как Нольде. Отмечу здесь, что действительно в 1916 г. Нольде добивался места посланника в Персии или в Китае, но получил в вежливой и даже лестной форме отказ под тем предлогом, что ему готовится большой пост в центральном управлении ведомства.